– Стой, подожди, – он схватил меня за руку, пытаясь удержать, – не уходи. Я идиот, я не хотел тебя обидеть. Ты права совершенно, это я дебил и всех вокруг раню. Не уходи, пожалуйста.
– Ладно, – сказала я и осталась.
– Что там с работой?
Я пересказала ему разговор с Лоранс.
– Да, дело плохо.
Мы стали выяснять, каковы мои права в этой ситуации, и думать, что делать.
– Как бы ни было, их невозможно заставить работать с тобой, если они этого не хотят. Надо предложить им заплатить тебе компенсацию – не три зарплаты, как положено по минимуму, а шесть. Иначе ты пойдешь в суд, но, учти, суд может длиться долго, поэтому лучше попытаться договориться.
– Я схожу к адвокату по правам трудящихся.
– Ты как вообще? Очень переживаешь?
– Да, мне очень страшно, и я даже не знаю, как вернуться домой. У меня там ничего нет и работы тоже нет.
– Как-то все решится, подожди немного. Ты знаешь, ты самый сильный человек из всех, кого я когда-либо встречал.
– Я часто это слышу, наверное, это такое утешение для неудачников и для больных неизлечимой болезнью людей. Я не знаю, в чем это выражается. Я боюсь, и мне очень больно, так же, как и слабым. И меня бросает в панику, когда я думаю о том, как переезжать обратно со всем этим зверинцем.
– Я тебе помогу. Не бойся.
– А ты думаешь, что мне стоит вернуться?
– Если бы у меня не было здесь троих детей, которых я не могу забрать от матери, я бы вернулся завтра.
– Ну ты другое дело, ты не хотел уезжать, Израиль действительно твоя страна. А я приехала сюда не только для того, чтобы жить с Жоффруа и дружить с Карин. На них не заканчивается Франция.
– Тебе будет непросто найти другую работу, я менял работу всего несколько раз, и это был кошмар. Они не любят брать на работу иностранцев.
– Да ладно, у нас полно иностранцев работает. Посмотрим.
Через неделю Мари снова назначила мне встречу. Наверное, один из самых больших кошмаров нашего времени – это ожидание вот таких встреч. Я думаю, что хуже этого только ожидание врачебного диагноза. Меня трясло от страха, я не представляла себе, что я буду делать, оказавшись без работы в чужой стране с ребенком. Я с ужасом думала о том, что мамин сценарий «с котами и собаками на голову» претворяется в жизнь. Я просыпалась среди ночи с мыслью: «Боже, как же мне теперь вернуться домой? Что я здесь делаю совсем одна?»
Наконец, настал день этой самой встречи. Мари сделала то самое скорбное лицо, так хорошо знакомое мне, и у меня внутри все упало.
– У меня плохая новость для тебя.
– Я уже вижу.
К нам присоединился Педро, и я прошла с ними, как под конвоем, по коридорам офиса. Сотрудники вопросительно смотрели на меня, многие меня знали и любили.
Мы зашли в какой-то кабинет, они предложили мне сесть и закрыли дверь. Они спросили меня, знаю ли я трудовой кодекс Франции, и я ответила, что пока ничего не читала на эту тему. Они стали объяснять мне, что со всех сторон на меня поступают жалобы.
– У вас есть что-то конкретное? Какое-то конкретное письмо?
– Нет. Я не могу указать на какую-то конкретную промашку, но мы не можем продолжать с тобой работать, – сказал мне Педро. – Мы предлагаем тебе подумать о том, как нам лучше расторгнуть контракт.
Он и Мари говорили еще что-то официальным бюрократическим языком, но я довольно плохо понимала из-за шокового состояния, да и просто потому, что не знала терминологии.
– Ок. Мне нужно понять, могу ли я продлить визу, так как я развожусь и вы об этом знаете. Чтобы разобраться со всем и вернуться домой, мне нужно время. Я не могу катапультироваться, у меня в Израиле ничего нет. Возможно, мне понадобится ваша помощь в получении рабочей визы.
– Давай договоримся так, – предложила Мари, – ты выясни, что тебе нужно для получения рабочей визы, и скажи нам. Никому в офисе пока ничего не говори. В любом случае ты можешь отработать еще три месяца или прекратить работать и получить три зарплаты. В это время ты имеешь право встать на учет в бирже труда, чтобы получать пособие по безработице.
– Хорошо.
Мари спустилась со мной покурить.
– Это несправедливо, ты же понимаешь, что это все из-за Карин, – сказала я.
– Да, это ужасная несправедливость, и ты просто забудь это, как страшный сон. А вообще, ты ведь такой талантливый человек, ты знаешь пять языков, и, по-моему, тебе нужно писать книги или переводить, а не работать в этой области.
– Я бы с радостью, но кто же будет за это платить? Я так старалась здесь.
После этого я пошла домой, и все у меня перед глазами плыло. Должно ли это было быть таким сюрпризом и таким ударом для меня? Ведь это было и так ясно. Если честно, то я не жаловалась на Карин из-за того, что думала, что, может, она просто ревнует к Гаю. Я думала: «А вдруг она успокоится и отстанет от меня, а тут я пойду и буду все это рассказывать про нее на работе, а ведь она столько сделала для меня, и это будет ужасная подлость».
Доплетясь домой, я все рассказала Гаю.
– Блин… как мне жаль. Послушай, они должны тебе заплатить компенсацию, кроме этих трех месяцев. Они знают, что поступают незаконно. Предложи им заплатить тебе шесть окладов, и вы разойдетесь.
Я не могла себе представить, что какая-то фирма может заплатить шесть окладов компенсации за неполный год работы, а потом еще и можно получать пособие по безработице в размере 60 % от грязной зарплаты в течение почти года. Все это по сравнению с условиями труда в Израиле звучало как немыслимая сказка. Но я все равно была в ужасе по двум причинам: во-первых, от теории до реальных денег – довольно далеко, и, чтобы вернуться домой, снять квартиру, все в нее купить и пожить какое-то время, пока найдешь работу, их все равно не хватит, во-вторых, очередной провал, обвал мечты, за которой я собственно и приехала – мечты выскочить из колеса сансары и зажить спокойной, благополучной жизнью. Крушение мечты справляться с этой жизнью, как другие люди. Просто работать, делать то, что нужно другим, и не быть изгнанной.
Да, на свете есть еще масса дорог, работ и профессий, но как же я найду свою, когда мне уже сорок четыре и когда каждый месяц нужно платить за квартиру? Ведь чтобы переучиться и все начать с нуля, нужно на что-то жить. И к тому же мне не хотелось возвращаться в Израиль. Не потому, что я так «облажалась» и теперь мне стыдно, не потому даже, что «к маме на голову». А просто потому, что я уже все там знаю. Знаю с точностью до дней и месяцев, что меня там ждет до конца жизни, и сценарий этот совсем не радужный. Все, что мне светило – скитаться до старости по все более дешевым и запущенным съемным квартирам, а потом, старухой, стать обладательницей половины квартиры в Ганей-Авив. А где и как работать, когда в тестинг не берут уже после сорока, и вовсе не ясно. Зачем мне возвращаться? Чтобы жить в своей стране?
