– А чему же нам радоваться? – парировали мы. – Вашим россказням про белого бычка с Моисеем и Египтом? А уж чепуха про Хануку сродни чуду, что в смартфоне батарейки хватило на дольше, чем рассчитывали. Так хотя бы год в самом деле меняется, это видно, хоть он христианский, хоть нет. И вообще, так весь мир живет. А еще у нас оливье и селедка под шубой, елочка, подарки. А у вас что? Маца и гефилте фиш?
Израильтяне заявляли, что мы язычники и не евреи никакие, а первое января – день рождения какого-то Сильвестра, который был антисемитом и убивал наших соплеменников. Мы же говорили, что из Сильвестров знаем только Сталлоне, а он ничего подобного не делал, и пусть не придумывают чепухи. И спор этот был бесконечным, но русские в нем победили.
Никто не сделал, конечно, первое января выходным, но во всех фирмах знали, что на русских работников в этот день можно не рассчитывать. Израильтяне, особенно молодые, устраивали в Тель-Авиве новогодние вечеринки, и в город в этот вечер было не пробиться. Правда, нарочно было устроено множество полицейских засад, призванных ловить подвыпивших водителей. Интересно, что в Песах, когда по традиции надо выпить как минимум четыре бокала вина, полиция никого не ловит. Как и все в Израиле, Новый год проходит с бучей, кучей споров вокруг, но на сегодняшний день есть много шансов встретить его в Тель-Авиве веселее, чем где-либо. Это я сейчас понимаю. В любом случае нам всегда казалось, что атмосферы праздника-то и нет, а настоящий Новый год – он там: в России, в Европе, в Штатах, в большом мире. А у нас так – огрызки какие-то.
А я думаю, что настоящий праздник там, где друзья и родные, ничего здесь не поделаешь. Я была на Новый год в Европе и в Нью-Йорке, волшебства не случилось. Было очень холодно и одиноко, ну украшено красиво – это да.
Но здесь же был Париж, самый красивый и нарядный на свете город. И маленькие сказочные городки неподалеку от нас. И я же никуда не еду. Просто иду на работу, а вокруг елки и красота. И я радовалась этому как могла. Но могла не очень, конечно.
Карин с детьми ездили на Рождество к ее матери в Марсель, а под Новый год возвращались в Буасси, и мы должны были встретить его вместе. Мы договорились, что я все приготовлю и принесу. Я и Жоара. Это был уже не первый праздник у Карин, где готовили только я и Жоара. Я вообще чувствовала, что мы с Жоарой как бы в одном статусе. И статус этот бедной родственницы, прислуги, того, кого осчастливили, но он должен помнить свое место. Это, конечно, не произносилось вслух, но чувствовалось во всем. Да и просто с человеком, которого считаешь ровней, уж точно не станешь так разговаривать – отчитывать за не вовремя смененную в его же доме постель.
Вечером перед Новым годом мы с Роми и Жоффруа отправились в торговый центр, чтобы купить продуктов и подарки Карин, Мике и детям. Походы в магазин за продуктами были таким же кошмаром, как и поездки в Париж. Роми любила бегать по супермаркету и в восторге рассматривать елочные игрушки или просто выбирать себе йогурты, которые она любит или хочет попробовать. Это приводило в ярость Жоффруа, а он, в свою очередь, приводил в ярость меня. Этот раз был каким-то рекордным, а мои нервы уже никак не выдерживали. Роми увидела на прилавке хурму и попросила купить ей. Жоффруа разъяренно схватил эту хурму и начал трясти ей у нее перед носом:
– Я тоже есть… ты понять? – заорал он на ломаном иврите, имея в виду, что Роми все съедает, не оставляя ему ни кусочка.
– Ты понять? – снова орал он.
Роми растерянно смотрела на меня.
– Отойди от нее немедленно! – в бешенстве сказала я.
Дальше он уже по обычному сценарию, с чувством полного удовлетворения, скорчил оскорбленную, презрительную мину и начал пыхтеть. На стоянке он в бешенстве швырял вещи в багажник. Потом он позвонил Марли и начал с ней ворковать, как будто на земле не было отца нежнее, чем он. Мы зашли домой. Он схватил ключи от машины и направился к двери.
– Куда это ты собираешься?
– Поеду в Пунтуаз, куплю себе травы.
– Никуда ты не поедешь на моей машине! Ты забыл, о чем мы говорили?
Дело в том, что за несколько дней до этого он решил сделать Жоаре одолжение и подвезти ее в аэропорт. В результате он заблудился, Жоара пропустила свой самолет, а он еще и устроил аварию, в которой основательно покорежил автомобиль. Он врезался в другую машину. Чтобы водитель другой машины согласился не звать полицию и не обращаться в страховую компанию, Жоффруа дал ему моих денег. Виноват в аварии, конечно, был тот водитель. Жоффруа еще ни разу не был ни в чем виноват.
– Да что ж, блин, такое, – завыл он. – Тогда я ухожу.
– Сделай одолжение!
Он хлопнул дверью и ушел. Я, конечно, не верила, что он и правда ушел. Это было бы слишком хорошо. Но я вдруг поняла: ни за что на свете я не могу больше терпеть его в своем доме. Нам с Роми стало так хорошо и свободно, что мы просто не могли надышаться.
– Мама, а вдруг он там замерзнет? – спрашивала Роми.
– Ну значит, одним уродом будет меньше, но черта лысого он замерзнет.
И действительно, через пару часов он вернулся. Воздух в доме снова стал тяжелым, а неприязнь и «нерадость» были такими густыми, что можно было задохнуться. Это было какое-то совершенно физическое ощущение.
Я пошла к Гаэль поздравить ее с наступающим Новым годом. Гаэль была в курсе наших отношений с Жоффруа. Я рассказала ей, что случилось, и она сказала мне:
– Слушай, хватит. Выстави его к черту. Скажи ему, что тебе нужно какое-то время передохнуть.
– Так и сделаю. Да пусть катится вообще, с меня хватит.
– Боюсь, что так быстро ты от него не избавишься, вы же женаты.
– Вылетит как пуля.
Я вернулась домой и сказала ласково как могла:
– Так не может продолжаться. Я больше не могу. Тебе нужно уехать на какое-то время.
– Я поеду в Бордо, повидаю Эву.
– Отлично, поезжай.
– Я, наверное, не пойду сегодня вечером к Карин, – сказал он.
– Да уж, пожалуй, не стоит.
Под вечер мы с Роми приоделись, сложили всю еду и подарки в машину и поехали к Карин. В доме было тихо, стояла огромная нарядная елка, но не было никаких гостей, не было веселья, не было стола, не было музыки. Все были в обычной домашней одежде.
Мы с Роми сложили под елку свои подарки, которые Роми старательно завернула в нарядную оберточную бумагу. Все просто сидели на диване и ничего не происходило. Потом они стали открывать подарки, для нас подарков не было. Только какая-то чудовищная детская сумочка для Роми, которую купила Жоара. А мы купили весьма стоящие подарки всем.
Карин и Мика включили какую-то музыку на ютьюбе, и все стали играть в музыкальные стулья и в лимбо. Было весьма тоскливо. Потом стали играть в какую-то игру типа «Замри», и Карин, оказавшись рядом со мной, сверлила меня каким-то странным, нездоровым взглядом, от которого мне делалось не по себе. Ее дом был очень уютным, но в нем всегда была напряженная атмосфера. В какой-то момент я всегда обнаруживала, что сижу, сжавшись в комок, и как будто стараюсь занять как можно меньше места. Мне не хотелось двигаться, не хотелось ничего говорить и уж точно не хотелось играть в дурацкие пионерские игры. Но я все делала – играла, пыталась улыбаться. В Новый год мне уже было немного легче оттого, что Жоффруа завтра уедет. Мы поели то, что я принесла, ровно в полночь подняли бокалы и все – нам с Роми нужно было отправляться домой. Роми помнила, какие веселые вечеринки мы устраивали на Новый год в Рамат-Гане, и была очень разочарована.
