Все меньше я чувствовала себя израильтянкой или даже еврейкой. Мне становились совершенно непонятны все эти слова, эта потребность быть как-то названным, принадлежать к какой-нибудь группе. Мне просто нравился Париж. Мне нравилось, что там по улицам снуют люди отовсюду, вобрав тем не менее французские стиль и лоск. И я среди них. И в этой нарядной и веселой суете, похожей на обертку от подарка из дорогого магазина, мне было хорошо и достаточно было бы просто иметь уютный дом и пару любящих людей. Мужа и дочь. Но это была слишком большая просьба к мирозданию. Это явно было слишком.
На протяжении всей холостой жизни мне казалось, что семья – это теплый уют. Те самые красивые пушистые тапочки, чай и плед, но в обнимку, это вечер за просмотром фильма, это сон в объятиях, это смех, это когда тебя приласкают, если кто-то там, снаружи, тебя обидел. Это так же тепло, как дома с мамой, когда ты маленький, но только к этому добавлены секс и страсть. Тепло плюс секс и страсть и уверенность друг в друге. Вот что мне нужно было от идеи брака или семьи. Как часто я видела своих друзей, которые делали вместо всего этого черт знает что. Как часто я себе говорила: в таком случае я предпочитаю быть одна со своими теплыми носками, бокалом вина или чашкой чаю. У себя дома я готова принимать только нулевой уровень стресса. Я никак не могу взять в толк, зачем в доме нужен кто-то, кто обидит вас не меньше, чем злой начальник на работе.
Точно так же я отношусь и к друзьям. Я совершенно не понимаю, зачем нужны странные, мотающие нервы связи, и обрываю их без всяких объяснений и разборок. Просто тихо исчезаю, и зарвавшаяся подруга, которая воспринимала мое миролюбие как слабость, обычно даже не понимала, что между нами все кончено. Мне действительно совсем не нравится конфликтовать. Это вовсе не значит, что я беззубая и не умею ссориться, не могу наговорить колкостей и причинить человеку боль. Прекрасно могу, но мне это совсем неинтересно, противно и не нужно в жизни. В детстве, отстаивая свое место под солнцем в антисемитском советском Киеве, среди одноклассников, уровень эмоционального развития которых был недалек от обезьян, мне довелось немало попрактиковаться в этом искусстве. Но именно для этого я училась в университете и выбирала свое окружение, чтобы больше никогда этим не заниматься.
А здесь я вдруг обнаружила себя в компании подруги, которую уже давно отправила бы в Израиле в игнор и за треть подобных выходок, и с мужчиной, которого выгнала бы уже давным-давно, даже не раздумывая. Я думала о том, что же делать в этой ситуации. Я слишком много вложила в переезд и не собиралась из-за них двоих возвращаться домой. Ну уж дудки. Когда я решила уезжать из Израиля, мои доводы были более серьезными, чем дружба с Карин и любовь к Жоффруа. Мне нужны были новая профессия, перспектива своего жилья и экономической стабильности, а также жизнь в стране, с политикой и укладом жизни в которой я согласна больше, чем с израильскими. Ну и климат с архитектурой.
Чтобы как-то выживать в невыносимой для меня эмоциональной ситуации, я обманывала себя, или, как говорят люди, «надеялась». Хотя давайте будем честными. На что надеяться? На то, что мучителям вдруг станет неинтересно тебя мучить? Никогда такого не случится. Если уж кому-то нравится мучить другого, то ему это никогда не разонравится. До тех самых пор, пока жертва не перекроет доступ к своим венам, вампир будет сосать кровь. И ведь все это еще и происходит не за один день. Мерзкое отношение перемешивается с хорошим или нормальным, которое по сравнению с мерзким уже кажется очень хорошим. Только я никогда не заглатывала эту наживку, не заглотила и сейчас. Но я была поражена тем, как разрушительно это действует, даже если ты прекрасно все понимаешь.
Наступила осень, и Роми отправилась в школу. Бедная моя девочка была довольно сильно напугана, хотя пыталась держаться. Первого сентября было солнечно и довольно холодно. Синее небо было расчерчено белыми стрелами самолетов.
Школа была маленькой и такой же игрушечной и миленькой, как все здания в нашей деревне. Прямо за ней начинался лес. Детишки были одеты со вкусом в очень французском стиле, родители тоже отличались от наших рамат-ганских. Никто не явился в растянутых трениках, все мамы были причесаны, одеты и накрашены, и, надо сказать честно, ни одна не отрастила такой задницы, как наши израильские мамаши. Все улыбались, здоровались, целовались в обе щеки. Было ясно, что все только вчера или несколько дней назад вернулись из отпуска.
Я волновалась, но все прошло хорошо. Роми играла на переменках с дочкой Карин Лией. Лия с важным видом представила Роми своим подружкам, и Роми немедленно превратилась в местную достопримечательность. Со следующего же дня все детишки, которыми внезапно заполнилась пустая до этого деревня, завидев Роми, кричали ей:
– Bonjour, Romy! – и старательно махали руками.
Это было очень мило, я совсем не ожидала, что маленькие дети бывают такими добрыми и воспитанными. Дети ходили с учительницей в лес, изучали там природу, рассматривая всяких жучков. Роми это очень нравилось, хотя переезд во Францию она все еще не одобряла. Мы звонили моим родителям по скайпу, и Роми делилась впечатлениями от школы:
– Нас водили по городу, и мы останавливались в важных местах и записывали, как они называются. Например, мы остановились у мэрии и написали слово «La Mairie», а потом мы пошли к памятнику мертвой курице.
– Как это к памятнику мертвой курице? – удивились мои родители.
Оказывается, так Роми называла традиционный обелиск с галльским петухом, который стоит в каждом маленьком городке. На нем выгравированы имена героев, сложивших голову за родину в каком-нибудь 1875 году.
Еще до начала учебы мы встречались с учительницей и по совместительству директрисой, чтобы познакомиться и рассказать про Роми – откуда она приехала, на каком уровне знает французский, ну в смысле, что ни на каком, посоветоваться о том, стоит ли ей пойти в класс на год младше или пойти в класс с ровесниками. Учительница была очень приветливой, серьезной и в то же время ироничной. Она мне очень понравилась.
– Я думаю, Роми должна учиться в классе со своими ровесниками. Вы не волнуйтесь, мы уделим ей достаточно внимания и все будет в порядке.
– Вы понимаете, она довольно особенная, – заявил Жоффруа, – ей совершенно не поставили границ. Она ест, когда хочет, спит, когда хочет. Во Франции так нельзя. Я уже объяснял, – важно заявил он, кивая на меня.
Учительница посмотрела на него как на идиота и – с любопытством – на меня.
– Понимаете, Роми сейчас нелегко, она недавно рассталась со своей семьей и совсем не знает французского, ей вовсе не хотелось сюда ехать. Боюсь, с ней будет не очень легко, – сказала я.
– Я все понимаю, это совершенно нормально.
По прошествии нескольких недель мы снова встретились с учительницей.
– Ну с ней и правда нелегко, но все в порядке, не надо так волноваться. Она очень рассеянная и роняет все вокруг себя.
– Да, это так, я уже говорил ее матери, – снова влез Жоффруа с надменным видом.
