Дочь маминой подруги Сони болела рассеянным склерозом, была полным инвалидом и жила в Лос-Анжелесе. Мне понравилось, что я и полный инвалид в одной весовой категории.
Наутро я повела собаку на прививку. Ветеринарная клиника находилась на стыке нашего города Рамат-Гана и Бней-Брака. Людям, которые никогда не бывали в Израиле, трудно себе представить улицу в Бней-Браке. То есть с первого взгляда трудно разглядеть разницу помоечности Рамат-Гана и Бней-Брака, но все же в Бней-Браке уровень зашкаливает. Там можно увидеть валяющиеся на улице использованные подгузники, обветшавшие дома увешаны проводами. По улицам в сорокаградусную жару шастают одетые бедно, но в теплую одежду детишки. Одеты они так ради соблюдения скромности, а то, не ровен час, трехлетняя девочка кого-то прельстит. От собаки они обычно с ужасом и криком бросаются врассыпную, хотя она на них даже не смотрит. Собака – не кошерное животное, и ультрарелигиозные евреи не держат их в домах. Вот и для детей живой пес – почти такое же чудовище, как дикий волк. Мы с Мишкой шли по этой улице, и вдруг поняла: я этого больше не хочу в своей жизни. Я хочу, чтобы мой ребенок видел другие улицы и другие дома, чтобы вокруг были другие люди, чтобы религия не считалась единственно возможной нормой и чтобы моей дочке не забивали этим голову в школе, чтобы она видела зеленый лес и осеннюю листву. Я решила, что хочу уехать.
Когда мы вернулись домой, я сообщила о своей идее Жоффруа. Он сказал, что готов жить где угодно, если там будем я и Роми. На следующий день я связалась с Карин.
Роми и ее отец
Больше всего в решении переехать меня смущала мысль о Роми. У нее ведь в Израиле есть отец, с которым она видится дважды в неделю, есть сестричка – его вторая дочь, есть дедушки и бабушки. А там будем только мы и дети Гая и Карин, и иди знай, как сложатся у них – да, может, и у нас – отношения. Карин говорила, что дети легко адаптируются, но отец – это и правда важно. Наверное, здесь нужно рассказать, кто такой Ромин отец и как получилось так, что она есть в моей жизни. Наверное, вам кажется, что ее отец – это мой бывший муж, но ничего подобного. Наш с ним брак закончился за четыре года до ее появления на свет. После восьми лет попыток оживить наши умирающие отношения я влюбилась в другого – редкого стервеца на самом деле, – и мы разошлись. Это было больно, драматично, с массой страстей и слез, но закончилось мирно, и мы до сих пор близкие люди и хорошие друзья.
Отец моей дочери – это человек, имени которого я бы и не вспомнила сегодня, не будь у меня Роми. Мне было тридцать четыре года, я жила в центре Тель-Авива развеселой холостяцкой жизнью. Это был период необязательных и часто одноразовых связей, веселых вечеринок, новых знакомых. Позади остались несколько неудавшихся работ и романов. Однако к тому времени я уже вполне насладилась одиночеством и искала серьезных отношений и отца своих будущих детей.
Надо признаться, что никогда я и не умела наслаждаться этим самым одиночеством ни в каком смысле. Я самый социальный человек из тех, кого встречала. Когда я расставалась с мужем, я не планировала быть одна, я хотела быть с тем, кого я люблю. Я не была готова к тому, что останусь совсем одна, без друзей, а они все исчезли вместе с мужем. Мне было очень больно и страшно. Оглядываясь назад, я вспоминаю тот недолгий период, когда оказалась в вакууме, как самый жуткий. И как человек, за которым погналась злая собака и он сам не понял, как заскочил со страху на высоченную стену, уже следующий день рождения я праздновала в компании ста пятидесяти новых друзей и подруг. Карин, кстати, тогда довольно настойчиво звала меня переехать в Париж работать под ее началом, но мысль о том, что я снова останусь совсем одна, настолько пугала, что мне даже в голову не приходило рассматривать это очень хорошее предложение.
Так вот, возвращаясь к Роминому папе. На очередной вечеринке ко мне подошла знакомая и спросила, не хочу ли я познакомиться с ее приятелем. Парень был симпатичным, и я согласилась. К моему удивлению, он оказался нерусским, хотя тусовка была русская. Обычно я не спрашиваю людей об их происхождении, мне это кажется невежливым, но тут так получилось, я ведь думала, что он русский.
– Я француз по происхождению, – сказал парень.
– Что значит француз? – не поняла я. – Марроканец?
– Да нет, француз.
– В смысле? Французских евреев нет в природе, их изгнал из Франции Филипп Красивый в Средние века.
– Ну так я и не еврей, а просто француз.
– Вот это да! А что делаешь в наших палестинах? И судя по произношению, ты родился здесь.
– Это долгая история, оставь мне телефон, и я тебе расскажу.
Так начался мой роман с Давидом. Наша история была довольно милой и романтичной, но продержались мы недолго. Давид действительно был французом. Его родители, молодые и, судя по фотографиям, очень красивые французы Сандрин и Жером, встретились в кибуце в начале семидесятых годов, где в те годы весело проводили время многие молодые европейцы. Они влюбились друг в друга и в Израиль и остались в кибуце вместо того, чтобы вернуться во Францию.
Довольно скоро у них родился Давид. В кибуцах в те времена еще действовала система, когда дети жили отдельно от родителей – через две недели после рождения младенцев забирали в дом малютки, где за ними присматривали молодые ребята. Сандрин рассказывала, что рыдала не переставая, а годовалый Давид умудрялся по ночам уходить из дома малютки и находить своих родителей. Кибуцники заявили Сандрин, что ее сыну нужен психолог, она ответила, что это их безумной системе нужен психолог. После этого Сандрин и Жером оставили кибуц и построили себе дом в деревне рядом. Жили они в основном на деньги, которые присылал отец Жерома, он был очень богатым человеком.
Для меня – бывшей советской девочки – эта история звучала как сказка из «Тысячи и одной ночи», но все было именно так. Лет через четырнадцать Сандрин и Жером довольно плохо и скандально развелись, и Жером вернулся во Францию. Так плохо, что после развода Сандрин с Жеромом увиделись в Израиле, только когда родилась Роми.
Наш роман с Давидом не то чтобы был совсем несерьезным, я даже успела познакомиться с Сандрин, и она мне очень понравилась. Поначалу все было мило, мы много курили, занимались сексом, он был такой хипповатый Джим Моррисон, знал весь богемный Тель-Авив, но слишком много пил и курил травы, и мне это быстро надоело. Разошлись мы по-дурацки: просто Давид вдруг пропал. Я ничего не имела против того, чтобы расстаться, и сама собиралась это предложить, но ведь можно было как-то сообщить об этом, отдать мне всякое мое барахло и ключ от квартиры.
Через несколько недель после исчезновения Давида мы с подружками сидели в ресторане. Возникла пауза, и я сказала как-то между прочим:
– Что-то у меня давно не было месячных…
– Так аптека напротив, купи себе тест и пописай на палочку – чего мозги сушить?
– А если что, папаша-то хоть симпатичный?
– Ой, вот в этом не сомневайтесь, он может быть каким угодно кретином, но уж точно симпатичный.
