Вечером пятницы меня уложили в вагон. Было крайне неприятно от чувства беззащитности, но я сам выбрал этот путь.
– Главное, чтобы подпорки не вылетели, щит не даст тебя проткнуть, надеюсь, – наставлял меня перед побегом пахан. Блин, если это все делается только для того, чтобы мне срок добавить, или завалить таким образом, то мне будет грустно об этом вспоминать…
Дышать было неимоверно тяжело. Опилки, зараза такая, только на вид легкие. Дерево строгается сырым, поэтому вес немалый, да еще и дождь прошел. Если бы мне не придумали этот самый щит, сколоченный из досок и поставленный под небольшим углом, чтобы щуп, если попадет, скользнул мимо, было бы гораздо тяжелее. Ладно хоть сам щит держать не нужно, да и за счет свободного места под ним дышать все же не так трудно, как было бы, если б согласился просто лечь под доску. Щит с одной стороны опирается на маленькие ножки, они и жесткость придали, и возможность двигаться. Сейчас-то я уже вовсю рою опилки, сгребая их под себя, и делаю это все менее уверенно, так как они забивают все свободное место мгновенно, сжимая меня.
Пост охраны проехал хорошо, даже почти не испугался. Щуп ткнулся где-то рядом, слышно было звук удара, но в меня не прилетел. Думал, будут дольше шмонать, а тут пару раз ткнули, и поезд дернулся, начиная движение. Выбираться я начал практически сразу и вот уже, наверное, час мучаюсь, но никак не могу пробраться на поверхность. Дышать тяжело, надо торопиться, а то еще и паника начнется. Работал руками, благо за счет пустого места под щитом удалось добиться хоть какой-то рыхлости. Опилки осыпались неохотно, сползая вниз и медленно освобождая мне дорогу. Сколько прошло времени, ума не приложу, но наконец вытянутая рука оказалась на свободе. Оказавшись наверху, долго отплевывался, опилки здорово досаждали, забившись буквально всюду. Было еще довольно прохладно, но я все же скинул телогрейку и вытряс ее. Поезд тем временем двигался довольно шустро, вокруг был лес, прыгать здесь я не хотел, подожду чуток, хотя пахан утверждал, что лучше пешком побольше пройти, чем попасться в вагоне. Спустя некоторое время я все же решил, что пахан был прав, и, заметив впереди по ходу движения поворот, где машинист наверняка сбросит скорость, приготовился к десантированию. Ага, а чем не десант? По борту спустился вниз и ждал подходящий момент. Наконец, я почувствовал замедление и стал высматривать откос, куда предстояло прыгнуть. Насыпь была песчаной, вряд ли поломаюсь, но все же в момент прыжка постарался сгруппироваться как следует. Крутануло три раза, прежде чем я остановился. Нормально, чуть ногу зашиб, на что-то напоровшись. Так как штаны порваны не были, решил не заморачиваться, лишь потер ушибленное место и двинул в лес. Поезд тем временем уже прошел, оставив меня в одиночестве. Топать мне далековато, все нужные люди пахана были в столице, поэтому риск огромный, надо в первую очередь найти цивильные шмотки, не в тюремной робе же по стране гулять.
Шел по окраине леса; когда тот внезапно закончился, передо мной распростерлось огромное поле. Как по нему идти, вообще не представлял, ведь сейчас весна, пашня представляет собой болото из глины и чернозема, как на фронте прямо после танков по дороге идти. Немного подумав, решил, что паханое поле вряд ли будет находиться далеко от какого-нибудь населенного пункта, обычно деревни или села, поэтому, выбрав направление, зашагал вдоль кромки, немного зайдя в лес, здесь идти было все же чуть легче.
К селу я вышел только к вечеру, уже хорошо темнело, нужно было выбрать место для ночевки, а ночи-то сейчас холодные… Приглянулся мне один домик, что стоял с краю села. То, что это было именно село, я не сомневался, дворов пятьдесят вижу, а село еще и под холм уходит. Домик на отшибе приглянулся мне тем, что у него был большой участок и одна из построек, сарай какой-то, стояла так и вовсе на самом краю. Пробравшись уже по темноте, с удовольствием констатировал наличие сена, а значит, это был сенник. Забравшись, долго съезжал, под самую крышу, с чувством выполненной задачи я закопался в теплое, рыхлое сено и мгновенно уснул.
Снов не было, выспался просто волшебно, только по пробуждению понял, что замерзли ноги. Не то чтобы отморозил, но было неприятно. Стащив сапоги и портянки, растер ноги, помогло. Оглядевшись через щели сарая, сообразил, что уже утро, но довольно раннее, так как петухи еще не орали. Кстати, повезло или просто не заметили, но я не видел собак. Спустившись, решил подобраться к дому, авось одежку удастся стащить.
Хозяин дома, дед, совсем старый и дряхлый, не заметил меня, даже когда я прошел почти не пригибаясь возле него всего в нескольких метрах. Сидя на завалинке, тот смолил не то папиросу, не то какую-то трубку. Дымок, кстати, ароматный. Собаки у деда и правда не было, а также и других людей, кроме самого деда. Тот, видимо, жил один, а может, померли все… В доме на удивление было чисто и тихо. Обстановка была до крайности убогая и бедная. Прямо в сенях, на крючке возле двери, я заметил старую шинель, не знаю, наверное, еще с гражданской войны. Повесив свой ватник, номер я давно уже отпорол с него, я хотел было надеть шинель, но только протянул к ней руку, услышал голос:
– Что ж ты даже не поздоровался? – Я застыл. – Ну, проходи уж, раз разделся! – Я послушно повернулся и, увидев деда в дверях, как он, зараза старая, так тихо вошел, пошел в комнату. И это я старика посчитал глухим и слепым…
– Рассказывай! – не терпящим возражения тоном начал старик, сев на грубо сколоченный табурет.
– Прости, отец, обнести тебя хотел… – просто сказал я, но был при этом абсолютно искренним.
– Да ладно, чего у меня брать-то? Сам-то откель будешь?
– Издалече, отец, издалече, – выдохнул я.
– К «Хозяину» ходил?
– Откуда? – выпучил я глаза.
– Так тут лагерей как грязи в округе. Наше село считай чуть не единственное в округе.
– Понятно, да, отец, пришлось «сходить», но утек я.
– Серьезно набедокурил? – спокойный тон деда расслаблял меня.
– Не то чтобы набедокурил, так, сглупил немного, ну и навешали…
– Ладно, это твое дело, сам был молодым, знал бы ты, как мы в гражданскую рубились знатно! – Дед пошамкал беззубым ртом.
– Охотно верю, – кивнул я.
– Угостить тебя, уж извини, нечем. Живу я один, Олеська придет позже, она мне обед готовит, только она и признает меня, остальные отвернулись.
– А ты-то, батя, чем односельчан на старости умудрился огорчить? – с удивлением взглянул на старика я.
– Так я председателем раньше был, а в войну у нас колхоз разграбили, такие же, наверное, как ты, гаврики, ну меня и сослали сюда, в одиночестве доживать.
– Люто они с тобой, это кто ж такое придумал?
– Так наши же, односельчане. Детишки прошли как Мамай, снесли все, аж на грузовике увозить пришлось, а я не дал людям их поймать.
– Знакомые, что ли, были?
– Да какие знакомые! Мальчишки это были, лет по пятнадцать от роду. Залетные какие-то, в округе-то я всех знаю, эти не наши были. Жалко стало их, вот и не дал мужикам стрелять. Тут, в домишке этом, гадалка жила, а теперь меня сюда упекли.
