Но она не зря была его вдовой не один год, поэтому неудивительно, что она не дрогнула. Голубые глаза продолжали воинственно сверкать.
— Ты трус, — повторила она. — Я долго не понимала, в чем дело. Я была уверена, что ты поведешь себя ровно так, как говорила моя мать. Как все мужчины, как мой отец в том числе: вероломно и равнодушно, потому что мужчины не думают, что от них требуется что-то еще, помимо их банковских счетов. Я сочла, что ты такой же.
— Я такой и даже в большей степени, — заявил он.
— Те мужчины — слабаки. — Если Сьюсан и испугалась — он ведь может ее прибить, либо… поцеловать, — но виду не показала. Голубые глаза продолжали сверкать. — Если бы любой из твоих кузенов летел на том самолете, и самолет рухнул, то он не выжил бы. Потому что ни один из них не обладает твоей силой для борьбы. Каждый шрам на твоем теле говорит сам за себя, рассказывает о настоящем Леонидасе Бетанкуре. И каждая страница твоей жизни — это история преодоления невозможного. Ты не случайно управлял сектой. Эти люди могли убить тебя, но не убили. Могли заставить работать. Вместо этого ты стал их богом. Я сказала тебе, что ты не можешь меня завоевать, но я всего лишь… защищалась. — Последнее слово она прошептала. — Но никто не может завоевать и тебя, Леонидас. В конце концов, дело не во мне.
— Ты сама не знаешь, о чем говоришь.
— Ты так ненавидишь себя и так глубоко окунулся в темноту у себя внутри, что решил, что тебе нечего дать другим, Леонидас.
Слова Сьюсан падали на него градом тяжелых камней. Голубые глаза горели праведным огнем.
Леонидас услышал свой голос, доносившийся откуда-то издалека.
— У меня нет ничего, что я могу отдать. И никогда не было.
— Тебе есть что отдать, но ты трусливо боишься это признать, — заявила она, как очевидную истину. — У тебя есть все, что можно отдать. Ты хороший человек, Леонидас.
У него вырвался отрывистый хриплый смех.
— Это абсолютно не соответствует действительности. Ты не знаешь меня, Сьюсан.
— Нет, знаю, — не согласилась она. — Потому что, когда я вошла в ту комнату в жутком лагере сектантов и увидела незнакомца, он отнесся ко мне по-доброму… просто так, без какой-либо причины. Ты мог поступить иначе, а ты не поступил.
— Я лишил тебя невинности.
— Я сама отдала ее, — горячо возразила она. — Ты меня не помнил, но ты не был груб. А мог бы. Кто бы тебя остановил? — Сьюсан покачала головой. — Леонидас, подумай об этом. Когда ты считал себя божеством, ты не злоупотреблял властью. Ты смирял свой характер.
— Сейчас ничего из сказанного тобой не важно.
— Нет, важно. Ты думаешь, что ты такой же, как твои родители. Но ты не такой. Ты думаешь, что похож на своих кузенов, но тебя нельзя с ними сравнивать. Ты совершенно не похож на всех тех, кого мы знаем.
— Это всего лишь маска, — процедил он сквозь зубы.
— Граф — это не маска. Граф жил в соответствии со своими принципами, — не уступала ему Сьюсан. — Маска — это Бетанкуры. Не ты.
Он отошел на шаг, чтобы не сделать что-нибудь непростительное, чего потом не исправить. Как, например, наброситься на нее и зацеловать.
Нет! Сьюсан ошибается. Это не маска, а его жизнь, и в этом-то и беда.
— Я буду заботиться о тебе и о ребенке, — глухо произнес он. — Вы оба ни в чем не будете нуждаться. Если ты захочешь вновь выйти замуж, ничего не изменится. Если захочешь оставить фамилию Бетанкур, то я не возражаю. Решай сама, Сьюсан. Все, чего я прошу, — это чтобы ты жила далеко отсюда, где нет ничего из… этого. — Леонидас слышал свой голос, слишком резкий. — Где нет всей этой лжи, этих интриг. Воспитай из ребенка лучшего Бетанкура, чем все остальные.
— Из него, — сказала Сьюсан. Она произнесла это очень отчетливо.
Леонидас уставился на нее и замер, а она посмотрела на него с улыбкой, рвущей ему душу. Словно знала, какое сильное оружие — ее улыбка.
— Это мальчик, Леонидас. У нас маленький мальчик. — И, не дожидаясь, когда он полностью это осознает, вонзила нож прямо ему в сердце. — У тебя есть выбор. Ты станешь обращаться с собственным сыном, как твой отец обращался с тобой, или докажешь, что ты лучше его? Или уподобишься своей матери? Ты даже не удивился, когда узнал, что это она устроила аварию с самолетом, чтобы убить единственного сына. Или ты сделаешь все возможное, чтобы твоему сыну и в голову не пришло, что ты способен на такое?
— Ты решаешь за меня, Сьюсан. Тебе ведь известна моя родословная.
— Да, известна. Да и моя не намного лучше. А я влюбилась в тебя с того самого момента, как узнала, что меня отдадут за тебя замуж.
Не в первый раз в жизни Леонидас был потрясен, но теперь потрясение будет сопровождать его постоянно — он в этом уверен.
— Фантазия юной поклонницы, — пробурчал он.
— Возможно. Но фантазия не исчезла, а лишь повзрослела.
— Тебе нужно уйти, — чужим голосом произнес он.
— Я намерена сделать кое-что радикальное, такое, чего наши с тобой родители не сделали ни для тебя, ни для меня — любить нашего ребенка. Нашего сына. — Сьюсан взглядом пригвоздила Леонидаса к стене.
Он отшатнулся, как от удара. Лучше бы она его ударила. Он умел держать удар, научился еще в детстве — спасибо отцу.
При мысли, что его сын получит побои, которые выносил он, у Леонидаса тошнота подкатилась к горлу.
— Я же сказал тебе — я не знаю, как надо любить. Я не знаю, что это такое! — выкрикнул он.
Но Сьюсан это не впечатлило, и она не отошла от него. Эта женщина спасла его. Эта женщина никогда не видела в нем чудовища. И эта же женщина называла его самым худшим из Бетанкуров. И она отдавалась ему с такой любовной страстью, словно он был единственным мужчиной на земле.
— Я тоже не знаю, — сказала Сьюсан. — Но я хочу попробовать. Попробуй вместе со мной, Леонидас.
Леонидас вдруг оказался на коленях, хотя он не из тех мужчин, которые встают на колени. Он стоял на коленях, обхватив Сьюсан руками — или это она обхватила его, — и он целует ее живот, где зреет их будущее.
Когда он поднял на нее лицо, то у нее по щекам стекали слезы, а глаза были синими, как летнее небо. В ее глазах обещание, клятва на счастливое будущее.
— Я постараюсь, Сьюсан, — прошептал он. — Ради тебя… ради него… я всю жизнь буду стараться.
— Моей любви хватит на нас обоих, Леонидас, — задыхаясь от волнения, выговорила она. — А этот малыш будет любить тебя еще больше.
— А я буду любить вас двоих всем сердцем, — ответил он, и когда сказал это, то понял, как сильно она изменила его. Он теперь другой человек.
Не тот неуязвимый Леонидас Бетанкур, который летел на злосчастном самолете. Не Граф, который считал себе пророком и даже богом. Но в нем живут оба этих человека и еще муж, любящий эту женщину с той минуты, когда он поцеловал ее в горном поселке.
