Для усиления прочности построенного нами наблюдательного пункта командира дивизиона был сделан сруб, который опустили в выкопанный котлован, сверху положили три или четыре наката и закопали. Входом в него служила дыра сантиметров семьдесят на семьдесят, от основной траншеи к этому лазу был отрыт отвод. Командующий артиллерией Одинцов прислал на наблюдательный пункт офицера с проверкой: посмотреть, как там приготовились, как выполнили указания фронта по точности огня, по взаимодействию, по плану, какая схема огня и прочее. Проверяющего доставили в штаб дивизиона, а на наблюдательный пункт его сопровождал я. Идти надо было четыре километра, причём там был один особо обстреливаемый участок, называвшийся у нас «Долина смерти», но ничего - все пробежали, прошли благополучно. Я бежал впереди, личным примером показывал, где ему ложиться, где бежать, где идти во весь рост. Ну и когда подошли к этому наблюдательному пункту командира дивизиона - а шли уже по траншее спокойно во весь рост, - я говорю: «Вот, товарищ майор, пожалуйста, наблюдательный пункт», - и пропустил его вперёд. Он только стал пролезать в этот лаз, ногу просунул, голову просунул, и в это время наверху разорвался крупнокалиберный снаряд, наблюдательный пункт осел, обрушился, и его там придавило брёвнами, насмерть. Там все начали суетиться, спасать, выносить раненых, а я должен был возвратиться обратно в штаб дивизиона. По дороге назад снова надо было пересечь «Долину смерти». Перед тем как перебегать это место, мы выжидали, пока не прекратятся взрывы. Я стою, ага, вроде тихо, выстрелов нет: ну, думаю - бросок. Только я добежал до середины этого места, разорвался снаряд крупнокалиберный, и я больше ничего не помню. Очнулся в медсанбате, и вот что мне потом рассказали: вскоре после того, как рядом со мной разорвался снаряд, тем же путём на передовую в своё стрелковое подразделение пробирался старшина с солдатом. Опять-таки недалеко разрывается снаряд, от сотрясения земля осыпается, и они видят засыпанный труп и хромовые сапоги торчат. А надо сказать, что на Ленинградском фронте офицерам хромовых сапог уже не выдавали, в кирзовых ходили, а я прибыл из училища, там нам выдали хромовые сапожки, и мне многие завидовали. Они решили сапоги такие с убитого снять, потянули - и вытащили меня. Смотрят - там человек живой. И вот надо отдать им справедливость, они меня отнесли на медицинский пункт, а могли бы и бросить, никто бы не узнал. Когда меня там окончательно привели в себя, они уже ушли, так что даже и поблагодарить я их не смог.
Утром 15 сентября прошла артиллерийская подготовка, тут уже всё было более конкретно, более ответственные люди и более точно всё это было. Вот так Симоняк железной своей волей заставлял командиров выполнять свои задачи. Два полка нашей дивизии сразу выполнили свои задачи, а на участке 188-го сп то ли противник был сильнее, то ли какая-то недоработка была... По крайней мере, они поднялись в атаку, но безуспешно. Некоторые огневые точки не были подавлены, они открыли огонь, и пехота залегла. Пытались поднять, не поднимается, ещё - и опять безуспешно. Стали принимать меры, «политработа» вся была поднята на ноги - комиссары. Вынесли знамя, и с развёрнутым знаменем пришлось поднимать в атаку этот 188-й полк. Так что не всё шло гладко, но Симоняк приказал вынести, развернуть знамя и с развёрнутым знаменем всё-таки принудил поднять полк в атаку и выполнить задачу.
Вот в результате этих подготовительных мероприятий, проводившихся от роты, батареи до командующего войсками округа, корпус перешёл в наступление и взял эти Синявинские высоты без особо больших потерь.
После этого наш корпус был выведен в резерв фронта, и так до января 1944 года он залечивал раны, пополнялся, готовился к боям по снятию блокады. Когда нас выводили из боя, то переводили на пониженную норму и питание ухудшалось. Конечно, с тем, каким оно было до прорыва блокады, его не сравнить, но всё же солдатам его не хватало, и так было до окончательного снятия блокады. Конечно, солдаты давно уже не умирали от истощения, но ходили пошатываясь от недоедания. Мы, офицеры, ещё получали доппаёк, но я себя чувствовал не особенно здоровым. Когда же мы занимали боевые позиции, то кормили по полной солдатской норме. Я не помню, сколько граммов хлеба было положено солдату. В основном кормили пшёнкой. Из пшена, как продукта, который долго хранился, варили кашу и пшённый суп. Мясо в основном было американской тушёнкой, наши консервы тоже попадались, но чаще получали вот эту американскую тушёнку, и она всем нравилась. На передовой получали каждый день сто грамм водки, этим заведовал старшина. Каждый день командир батареи давал сведения о численности личного состава. Вот, например, сегодня убило три человека, командир батареи подписывает сведения о численности батареи на сегодняшний день, значит, три человека с довольствия снимались. Эти сведения шли в продовольственную службу полка, старшина ехал туда, и ему выдавали продуктов на то количество людей, которое было. Но иногда сведения задерживали, или поздно узнал, или ещё что-нибудь. Обычно донесения подписывались к исходу дня в восемнадцать часов. Может быть, человека убивали пораньше или позже там сведения подавали. Получали там меньше или больше, но всё делили солдатам. Так же пришло пополнение - один, пять, шесть человек, - их кормят с общего котла. Кроме пшёнки давали макароны, мясо, я уже говорил, рыба там, ну, короче, всё давали, что по нормам положено. Во время боёв кухня находилась в районе огневых позиций, а наблюдательные пункты располагались на отдалении до четырёх километров. На наблюдательные пункты пищу носили в термосах. Специальных подносчиков пищи не было, а просто командир назначал. Хлеб получали на отделение, а в отделении уже делили по порции на каждого солдата.
В декабре 1943 года я был награждён медалью «За оборону Ленинграда».
Дивизии корпуса были расквартированы во Всеволожском районе Ленинградской области. Там были построены укрепления - доты, дзоты. Пехота проводила на них учения по отлаживанию взаимодействия подразделений, захвату и уничтожению вражеской обороны. Пехота ещё готовилась, а вся артиллерийская разведка была выведена на передовую. По плану было уже известно, где какая дивизия, полк должны наступать. Все в своих полосах наступления стали строить наблюдательные пункты. Артиллеристы вели разведку целей, что их интересовали: наблюдательные пункты, пулемёты, позиции артиллерии - это разведка наблюдением. У нас было ещё предусмотрено включение в состав разведгрупп, посылаемых в тыл противника, артиллерийских разведчиков, но на моей памяти до конца войны у нас ни разу не ставился вопрос включения артиллерийских разведчиков в посылаемые в тыл разведгруппы. Мы получали данные более простым способом - аэрофотосъёмка, агентурная разведка, разведка, которую посылала пехота. Сведений было достаточно.
Наблюдательный пункт командира нашего дивизиона находился на обращённом к противнику скате Пулковской высоты в пятистах метрах от обсерватории. Мы там рыли, делали срубы, накаты, строили наблюдательные пункты, пункты сопряжённого наблюдения, разведывали, засекали цели и т. д. Привязывали позиции батарей, где нам были определены позиционные районы. Привязывали, ориентировали, провешивали, проверяли орудия, выверку там, делали всё, что обычно делается для ведения точного артиллерийского огня.
Немцы, конечно, видели нашу активность, слышали, что по ночам стучат топоры, что-то строится, что-то делается, а для чего, где, как? Конечно, они высылали разведгруппы, засылали шпионов и, как самый последний этап - это разведка боем. Для этого применяли группу около батальона. Батальон проводил настоящее наступление, но с ограниченными целями: заставить заговорить наши скрытые огневые точки, артиллерийские батареи, захватить пленных. Короче, узнать, что тут у нас делается. Для разведки боем немцы выбрали новогоднюю ночь. Они посчитали, что Новый год русские начнут отмечать, выпьют, перепьются, ослабят наблюдение. И вот, я точно помню это время - 23 часа 35 минут 31 декабря 1943 года. Противник произвёл короткий, но сильный огневой налёт, и пехота ринулась в атаку. Наш наблюдательный пункт был оборудован метрах в трёхстах от переднего края. Дежурил заместитель командира дивизиона капитан Талызин, я там был, подменял начальника разведки, два разведчика и два связиста - вот такая была наша смена. Печку мы топили только в тёмное время суток, а днём замерзали, но топить было нельзя, чтобы не демаскировать наблюдательный пункт. Тем не менее немцы знали его расположение и во время огневого налёта его обстреляли. Снаряд попал в наблюдательный пункт, засыпал траншею - подход к двери, и, когда мы пытались выйти, дверь нельзя было открыть, мы оказались блокированы. Оставалась открытой обращённая к противнику амбразура высотой сантиметров двадцать и шириной примерно метр, и дымоход, который был специально сделан не прямой, а с изгибом. Немцы обошли наблюдательный пункт и продвинулись метров на семьсот. Ну, когда все очухались, поняли, что наступление, враг проник на нашу территорию, подняли всё и начали их уничтожать. Ну а им надо было пленных взять, вот они пытались к нам на наблюдательный пункт проникнуть. Немчура была хитрая - на переднем крае много солдат из азиатских республик, так нет, они их в плен не брали - искали русского сержанта, а лучше офицера, который мог бы дать какие-то сведения. Короче говоря, пытались они к нам войти, но тоже не могли открыть дверь, но и мы отстреливались оттуда. Пытались они гранаты бросать в трубу, но те взрывались, не попадая к нам впрямую. Капитан Талызин, видя такое дело и опасаясь, что немцы откроют проход и всё же проникнут к нам, вызвал огонь дивизиона на наш наблюдательный пункт. Огонь был очень точный, часть немцев была убита и валялась там, а остальные отбежали. Но задачу они свою всё же выполнили и утащили с переднего края знающего человека, кажется, старшину, командовавшего боевым охранением. Когда командованию доложили, оно там разобралось: «Забрать! Немедленно! В атаку!» Ну куда там - «в атаку»! У разведки там, наверно, была своя агентура, и она сообщила, что его уже переправили далеко в тыл.
