Когда мы готовились к этому, Митрохин, мой разведчик, полтора месяца рисовал панораму переднего края. Он её рисовал со всех точек, и как он её нарисовал! При помощи этой панорамы я объяснил всем расчётам, где их цели, и они могли бить по ним и ночью, и днём. Когда началась артподготовка, перед атакой комдив приказал оркестру сыграть «Интернационал». Когда пехота услышала эту музыку, она бросилась вперёд. И вдруг одна огневая точка немцев на моём участке заработала. У моих артиллеристов был приказ: если ваша цель подавлена, а работает какая-то другая, то бей немедленно! И все мои орудия как рванули по этой огневой точке! 11-го числа мы получили приказ и ночью выкатили орудия в капониры. Орудия были у меня 45, 76 и 122-мм. Мы в этой операции очень многому научились. Мы так наблюдали за передним краем! Сидим, и вдруг метель. Смотрим - амбразуру немецкого дзота занесло снегом. Смотрим, и день спустя она занесена снегом, и два дня, и три дня всё ещё занесена снегом. Значит, ложная! Мы это сразу брали на заметку. Так мы добивались низкого уровня потерь. Симоняк, наш комдив, от нас всегда требовал две вещи. Первое - без разведки, без разведданных не воевать вообще. Второе - всегда делать так, чтобы понести минимальные потери.
В общем, артиллеристы мои поработали хорошо. Я за это дело получил орден Красного Знамени. После прорыва блокады 136-я дивизия стала 63-й гвардейской, а мой полк - 188-м гвардейским полком.
Снятие блокады
В снятии блокады мне уже присвоили майора, и я был начальником артиллерии 188-го гвардейского стрелкового полка. Снимать блокаду тоже было очень тяжело. У немцев были две оборонительные полосы: одна - сразу за Пулковскими высотами, вторая - в районе Красного Села, там, где Воронья гора. Высота Пулковских высот над уровнем моря - 60 метров, Красное Село - 120 метров, а Воронья гора - уже 170 метров. Поэтому немцы видели любое наше передвижение и жестоко с нами рассчитывались.
Там я получил ранение. Я сначала отказался от госпиталя, потому что 18-го числа мы уже были у подножия Вороньей горы, а 19-го числа уже начался штурм Вороньей горы. Мои артиллеристы так хорошо работали - на руках орудия за пехотой 12 километров тащили! - что мне очень хотелось, чтобы они отличились и при штурме Вороньей горы. 18-го числа меня ранило, сначала ничего себя чувствовал, а к 11 часам поднялась температура, кровь начала снова идти. Ранен я был в область левой лопатки. Доложили Шерстнёву, командиру полка, он пришёл и отправил в госпиталь.
Интервью и лит. обработка Б. Иринчеева
Мясоедов Николай Сергеевич
Я был назначен старшим группы из семи выпускников, направлявшихся в распоряжение командующего Ленинградским фронтом. Это произошло в мае 1943 года. Через всю страну ехали по железной дороге. В пути встречались всякие препятствия: очереди, доставание билетов и мест. Порой приходилось места занимать в тамбуре. Доехали до станции Неболчи, а дальше до Волхова добирались автостопом. В Волхове уже на себе почувствовали воздействие немецкой авиации: от бомбёжки укрывались под вагонами. Это была первая наша встреча с большой войной и от этого незабываемая. Пришлось поползать, на вокзале подлезали под лавки. Может быть, там и были какие-то убежища, но мы не знали - мы же проезжие. Железнодорожный мост через Волхов был разрушен, но мы, по взорванным фермам перелезая, провалы преодолели. Дальше снова на попутных машинах добрались до Кобоны, где производилась погрузка на корабли. На всём пути мы обращались в военные комендатуры. Там проверяли наши документы, и коменданты по нашему направлению нацеливали, что «дальше вы будете направляться вот так-то, ищите попутные машины» и т. д. и т. п. А когда мы обратились в военную комендатуру в Кобоне, нас задержали. У меня, как старшего, были при себе семь наших личных дел, запечатанных в пакет с сургучными печатями. Для проверки наших личностей и уточнения пакет вскрыли, исследовали, но мы этого не видели, без нас всё происходило. Проверили и вернули, запечатав уже своими печатями. Кроме личных дел у каждого из нас при себе имелось удостоверение личности - такая маленькая красная книжечка, как сейчас всякие там пропуска и прочее. Они, по-моему, были даже без фотографий, кроме записи - только штамп и печать.
В Кобоне нам определили место и сказали ждать, когда будет транспорт. О погрузке нам сообщили непосредственно за полчаса до отправления транспорта, в 22 или 23 часа ночи. Очень интересно были оборудованы причалы: железнодорожная линия отходила от берега прямо в озеро. Рельсы были притоплены примерно на семьдесят сантиметров. По этой линии подходили поезда, платформы, прямо непосредственно к пирсу, там же разгружали грузы и сходили люди, садились на баржи, катера или какой там выделялся транспорт. Помню, на посадку мы долго шли в полной темноте по каким-то мосткам, проложенным над водой. Нас перевозил корабль типа рыбацкого сейнера, переоборудованный в военное судно. Сверху стояли пулемёты, ещё там, по-моему, была пушка. Вот такое небольшое судёнышко. Мы спустились куда-то в трюм, где-то в четыре или пять часов утра мы пересекли Ладожское озеро. В июне под Ленинградом стоят белые ночи, поэтому нас в пути бомбила немецкая авиация. Когда сидишь на палубе, то видишь, как летят самолёты, куда падают бомбы, а когда сидишь в трюме, то каждая бомба, каждый свист кажется, что прямо на нас. Мы натерпелись всякого страха, но, на наше счастье, наш кораблик не задело, и 4 июня мы благополучно прибыли в Осиновец, дальше по железной дороге прибыли в Ленинград. В моей группе было трое ленинградцев, они знали, что в городе голод, поэтому по дороге покупали продукты и обзавелись огромными мешками, которые везли своим семьям. Из вокзальной комендатуры нас направили в Управление командующего артиллерией Ленинградского фронта, которое находилось в районе Всеволожска. Там мы сдали документы, нам сказали: «Ждите». Здесь я распрощался со своими товарищами, и в дальнейшем мы с ними никогда не встречались.
Меня вызвали и направили в запасной артиллерийский полк, находившийся во Всеволожске. Наш полк был резервом артиллерии фронта, здесь офицеры ожидали своего назначения в части. Я был лейтенантом артиллерии по специальности «командир топовычислительного взвода, дивизиона или командир огневого взвода войсковой артиллерии», в общем, куда направят. Дальше всё зависело от того, где потребуется моя специальность.
22 июля началась Мгинская операция. Тридцатый гвардейский стрелковый корпус наступал от Анненского и Арбузово на Мгу. В одном из артиллерийских полков 63-й гвардейской стрелковой дивизии был убит начальник разведки дивизиона, его заменил командир топовычислительного взвода, и меня срочно направили туда. На машине по понтонному мосту через Неву нас доставили в штаб дивизии, дальше в штаб полка, туда пришёл разведчик и по траншее отвёл в свой дивизион. Так я стал командиром топовычислительного взвода 1-го дивизиона 133-го гвардейского артиллерийского полка 63-й гвардейской стрелковой дивизии 30-го гвардейского стрелкового корпуса. Задачей моего взвода было подготовить исходные данные всего дивизиона, которым командовал майор Лагута. В дивизионе было три батареи. Мы должны были «привязывать» - определять координаты батарей. На вооружении дивизиона находились новейшие 76-мм пушки дивизионной артиллерии. «ЗИС-3» - это одна из лучших пушек. В полку было два дивизиона, вооружённых пушками «ЗИС-3», и один дивизион, вооружённый 122-мм гаубицами образца 1938 года, тоже одна из лучших систем. Я прибыл в дивизион к концу первого дня наступления, это было в районе Анненского - Арбузово, примерно в пяти километрах севернее Арбузово. Дивизия продвинулась всего на один километр. Первым человеком в полку, которого я узнал, был разведчик дивизионного взвода разведки ефрейтор Токарев Пётр Тимофеевич. Он приносил в штаб дивизиона пакеты и почту. Вот это был тот человек, который привёл меня в штаб дивизиона. Этот Токарев за несколько дней до моего прихода тоже нёс секретные документы из штаба артиллерийского полка в дивизион. В это время был сбит немецкий самолёт. Двое лётчиков на парашютах спустились как раз туда, где по траншеям шёл Токарев. Одного он убил из автомата, а второго взял в плен. Через несколько дней, когда часть нашего взвода находилась в землянке, немецкий тяжёлый снаряд, пробив накат, упал посередине блиндажа и не разорвался. Все в ужасе замерли, и только Токарев бросился на этот снаряд и прикрыл его своим телом. Когда потом его спрашивали, он отвечал, что боялся: снаряд разорвётся и всех побьёт. Вот такой удивительный был человек Токарев Фёдор Михайлович. Конечно, второй его поступок был как отважным, так и безрассудным, но он действовал спонтанно и не раздумывая, тут на принятие решения есть только доли секунды.
