Один раз было: я в наряд не попал, а старшина мне говорит: «Отнеси-ка сахар в наряд - тем, кто дежурит на кухне». Я, значит, отдал ребятам сахар, они мне говорят: «Да ладно, не надо, вон мы целое блюдо нашли в духовке». Ну а я начал смотреть, чего бы там можно было поесть. Они мне дали хлеба, потому что нашли и сахар, и хлеб, я поел хлеба с сахарным песком и говорю: «Нельзя ли тут чем-нибудь поживиться?» Они говорят: «Вон там селёдочные головы лежат и коровье вымя». Я набрал пол эмалированного ведра селёдочных голов, взял нож и отрезал кусок вымени, положив его в это же ведро. Думаю: а как же вынести? Взял ведро под шинель, сунул руку в карман шинели, взялся за дужку ведра и пошёл. А там - когда выходишь из помещения, где стоят котлы, - шёл такой тёмный коридор, из которого был выход на улицу и на лестницу. Я побежал по коридору, а навстречу - дежурный офицер, политработник: «Ты куда?» Я не растерялся и говорю: «Наверх, титан топить», - и он не остановил меня. Я прибежал на второй этаж в своё взводное помещение, а нас там оставалось три или четыре человека, которые не в наряде были. Я прибежал и говорю: «Ребята, сейчас будем!..» (Смеётся.) Отрезали по куску вымени - в кружки, в печку, запах такой!.. Наелись селёдочных голов. Услышали об этом в наряде, пришёл командир отделения: «И нам надо в наряд». Взял селёдочных голов, отрезал вымя, отрезал другой кусок - даёт мне и говорит: «Это для твоей матери, она завтра придёт, сестрёнок и братишки». И положил к себе в тумбочку, а тумбочка у него была на замке. Мы так наелись, что уснули, так из соседнего взвода у нас украли оставшиеся селёдочные головы вместе с эмалированным ведром. Ко мне приходила мама и приносила папиросы, я не курил, а раздавал их ребятам. И в тот раз отдал маме этот кусок вымени.
На улице Воинова мы охраняли офицерский дом, офицеры были все на фронте, а жёны - эвакуированы. Мы этот дом охраняли, чтобы туда не лазали. И мы там нашли пакет с рисом, взяли на кухне кастрюлю, налили воды, стали варить. Получилась огромная кастрюля рисовой каши. Мы наелись до отвала, и ещё осталось. Ребята говорят: «У тебя тут тётка с тремя детьми живёт, на Таврической, 27, отнеси ей туда, пусть они поедят хоть немножко». Я отнёс им эту кастрюлю. Ну не жадные были, представляете себе? Сейчас не могли бы так, а тогда было такое взаимоотношение.
Самое тяжёлое время было конец декабря - начало января. В начале января из нас отобрали сто человек, которые были более или менее, и отправили в Левашово. Мы там продолжали заниматься и уже дежурили - по четыре часа - на радиостанции. Нас учили работать на радиостанции «6-ПК», была такая деревянная, потом «РБ» - она из двух частей: приёмник-передатчик и упаковка - питание. Тут мы работали на ключе азбукой Морзе, принимали радиограммы с Карельского фронта (вероятно, имеется в виду участок Ленинградского фронта, проходивший по Карельскому перешейку) и отправляли их сюда, в Ленинград.
Жили мы в летних домиках. Как-то я был дневальным и от соседнего забора оторвал три доски, а там была чья-то генеральская дача, а мы об этом и не знали. Меня увидели, старшина доложил нашему начальнику. Капитан вызвал меня к себе, а я маленького роста, такой хилый. Бить он меня не стал, единственно только сказал: «Десять суток строгого ареста. Приедем в Ленинград - отсидишь». Ну, я говорю: «Слушаюсь, разрешите идти?»
Здесь, в День Красной Армии и Военно-Морского флота, 23 февраля 1942 года, я первый раз, ну и в последний, попробовал кошатины. Прихожу с дежурства, во взводном помещении сидят два дневальных. Они мне говорят: «Сегодня же у нас праздник, хочешь выпить и закусить?» Я говорю, что не пью. «Да ну, чего ты, выпить - валерьянку!» Налили мне из какого-то пузырька чуть-чуть валерьянки, разбавили водой, я эту валерьянку выпил, и они мне говорят: «Вон там в котелке суп, в печке стоит». Я вытащил котелок, там действительно суп с пшеном. Ну, я стал есть - там косточки, мясо такое белое. Я съел этот суп, они вдруг говорят: «А это кот Васька». Меня начало тошнить, но как-то не вытошнило. Оказывается, они поймали кота - там был кот Васька, - зарезали его, но половину кота от них отобрал командир взвода, облил керосином и сжёг, а полкота они успели спрятать. Вот так вот было, тяжело.
Там же, в Левашово, нас повели в баню, и когда мы пришли в баню и разделись, то кожа у всех была, знаете, как у кур, вся в пупырышках. После того как помылись, старшина раздавал мазь, чтобы у нас не было вшей, смазать под мышками, лобок помазать. А там же мылись какие-то офицеры, они нас спросили: «Ребята, вы откуда такие?» - Мы рассказали, откуда мы. А у одного из наших ребят, после того как носили брёвна, в паху образовалась грыжа. Они увидели и спрашивают: «А почему не в госпитале?» Он говорит: «А никто не хочет отправлять меня в госпиталь!» Они спрашивают: «А обед у вас когда?» Мы говорим: тогда-то у нас обед, в такое-то время. Ну и всё. А это, оказывается, были «особисты», скорей всего, фронта. На следующий день сели мы обедать, нам принесли первое, в это время подъехала «эмка», из неё выскочили три офицера. Они влетели, сразу: «Где старшина? Где повар?» В это время из машины выходит в гражданском пальто, пыжиковой шапке, в белых бурках, как оказалось, член Военного совета, фамилию его я не помню, да он и не представился. Кто-то скомандовал: «Встать!» - А он говорит: «Сидите-сидите! В столовой команды не подают». Он снял своё пальто, повесил на гвоздик пыжиковую шапку и говорит: «Кушайте». Посмотрел, что мы кушаем, а там - вода и несколько крупин плавает кое-где. На второе была гороховая как бы каша. Повар в неё от страха бухнул много масла. Дежурные приносят бачок на двенадцать человек, он подходит, берёт ложку, мешает и говорит: «Вот это - первое. Ну, продолжайте кушать». Старший по столу всё разложил, мы поели, вышли, нас построили и повели во взводное помещение. Эти офицеры, что с ним приехали, быстро прошли к старшине и нашли сразу пятачок, приклеенный у него под чашкой весов, на которых развешивали хлеб, каждую пайку он на пять граммов обвешивал. Когда мы пришли во взводное помещение, никаких занятий уже нет. Вдруг за дверьми слышим голос этого члена Военного совета: «Товарищи офицеры, я вас прошу остаться тут!» - А сам зашёл к нам и закрыл за собой дверь, мы, естественно, встали. Он говорит: «А где ваш старшина-то спит?» Ну мы, конечно, показали: старшина спал на втором ярусе, первое место. Он подходит и полез под матрац, мы говорим: «Не трогайте, не трогайте, а то он нас накажет!» А он говорит: «Меня не накажет». У старшины под подушкой оказались две буханки хлеба и полевая сумка. Он её открыл, а сумка набита деньгами! Он стал нас расспрашивать: подходил к каждому и расспрашивал. Один рассказал, что капитан выбил ему зуб рукояткой пистолета, другой пожаловался, что у него грыжа. Я рассказал, что получил десять суток ареста за то, что оторвал от генеральского забора несколько досок. Он всех опросил и ушёл.
Вечером нас стали вызывать к начальнику, там сидел наш командир и эти офицеры. Нас просили повторить, что мы говорили. Выяснилось, что кроме того, что каждого из курсантов обвешивали на пять граммов хлеба, нас заставляли пилить дрова, говоря, что они идут к нам в училище, а оказалось, что их возили на рынок. Потом нас отправили в Ленинград и вскоре сообщили, что капитана и старшину по фамилии, кажется, Кириченко разжаловали в рядовые и отправили в штрафной батальон.
