Работа в отделении - это был тяжёлый, изнурительный труд, без выходных и отпусков, всю блокаду и войну. Особенно трудно было то, что, будучи комсомолками, мы, медсёстры, после напряжённого труда шли ночью в прачечную и стирали в тёплой воде, почти без мыла, без освещения, гнойное, кровяное и вшивое бельё и бинты. Вскоре вши появились и у нас, мы боролись с ними. Часто приходилось ночевать в перевязочной, в гипсовой, на инвалидных колясках. Там же мы мыли головы, хотя это было запрещено. Однажды нас застал начальник госпиталя во время обхода, но он сказал Марии Ивановне: «Пусть моются, вшей будет меньше». Но все эти трудности мы переносили стойко, не ныли, не жаловались, так как понимали - это надо нашим воинам, Родине. А ведь до войны я никогда не занималась этим. Будучи младшей из пятерых детей в семье, меня отстраняли от всего: от уборки, стирки. Война всему меня научила: закалила, но не озлобила; научила дружбе, взаимопомощи, любому труду, доброте, вниманию к окружающим людям, готовности им помогать во всём. Стараюсь во всей своей жизни осуществлять полученное понимание в своей семье, на работе, в общении с друзьями, соседями.
Кроме своих прямых обязанностей, мне приходилось выполнять разные поручения. По решению горисполкома была послана вместе с другими сёстрами на заготовку дров. Три девочки должны были спилить деревья, сложить в штабеля за день по 3 куб. м на человека. Это было очень трудно, так как у нас не было ни спецодежды, ни надлежащего инструмента, да и питание было очень слабым. Правда, я начала изучать там полуторатонную газогенераторную машину и учиться водить её. Жили мы в землянке, я спала на верхней полке. Помню, как приехали меня проведать Мария Ивановна и политрук. Помню, как они зашли в землянку, а я лежала и читала, изучая инструкцию по машине. Политрук почему-то спросил: «Лида, ты тоже куришь?» Я сказала: «Что вы, нет!»
Помню, как при большом поступлении раненых мы пошли сдавать кровь. А у меня кровь не взяли: у меня была III группа, и я от обиды и досады расплакалась. Вот такими патриотками мы были.
Однажды меня послали сопровождать выздоровевшего раненого с документами на сборный пункт, который располагался на Васильевском острове, почти на побережье, и мы шли по Невскому проспекту через мост, пройдя весь до пункта назначения. Ленинград тогда показался мне мёртвым городом, засыпанным снегом. Таким был и Невский проспект. Транспорт не ходил, а мы шли по покрытому ледяными корками и сугробами тротуару, спотыкаясь и скользя на грани падения. Нам встречались худые, измождённые, с бледными лицами ленинградцы с вёдрами, чайниками и другими ёмкостями, они шли к Неве за водой. Навстречу нам по середине Невского проспекта, засыпанного снегом, шёл мужчина и за верёвку тянул лист фанеры, на котором лежал труп женщины, завёрнутый в одеяло и перевязанный верёвкой, а по снегу из-под одеяла тянулись длинные волосы. Он вёз свой груз, часто останавливаясь, и, отдышавшись, шёл дальше, видимо, к месту сбора трупов, откуда отряды комсомольцев отвозили умерших на кладбище, где мёрзлую землю взрывали снарядами, готовили общие могилы и хоронили там людей. Я пишу только о том, что видела собственными глазами в этот день. Это было действительно страшное время.
Как-то я опять вышла с поручением из госпиталя, а по Невскому проспекту шла женщина, спотыкаясь, закутанная в платок и в чёрную каракулевую шубу, перевязанную простой верёвкой. Только я с ней повстречалась, как увидела, что навстречу мне шёл мужчина по тротуару, вдруг упал, и всё... Трупы тоже везде подбирали специальные отряды. В это время от голода умирали по четыре-пять, а то и шесть тысяч человек в день.
На Васильевском острове мы наблюдали картину, которая запечатлелась на всю жизнь. Здание завода, в которое попала бомба. Нет крыши, нет двух стен, стоит станок и у станка худой рабочий, идёт сплошной снег, а он продолжает работать. Теперь я понимаю, что Ленинград выстоял только потому, что там был рабочий класс высшей пролетарской пробы. Они стояли насмерть и на фронте, и на Кировском заводе, находившемся в трёх км от передовой, продолжали одновременно работать и сражаться, и главное, ленинградцы выстояли. Для защиты Ленинграда нужно было оружие, боеприпасы, и они до конца выполняли свой долг. Причём каждый день ходили пешком, доходя до места работы 6, 7, а то и 12 км. В Ленинграде была строжайшая дисциплина, не было беспорядков. Не было человека, который, не жалея себя, не помог бы другому. А Ленинград подвергался постоянному артобстрелу, и каждые 10-15 минут звучал звук сирены, означавший приближающуюся бомбёжку.
Ещё раз хотела бы отметить, что в Ленинграде была особая, высочайшей пробы нравственность, дисциплина и порядок. Я ни разу не слышала ни об одном случае, чтобы кто-либо прикоснулся к общему хлебу. А ведь буханки в булочные возили на саночках такие же опухшие от голода продавцы. Никто не призывал людей к честности и порядку. Сознательность, взаимовыручка, высокая гражданственность, чувство общественного самосохранения, страстное желание спасти город и свою Родину - вот что двигало людьми, заставляло неукоснительно выполнять законы. Если бы в Ленинграде было бы воровство и мародёрство, город бы не выдержал. Не было человека, кто бы требовал для себя особых привилегий, пользовался тем, что не положено. Привилегия была одна - всего себя полностью отдавать Родине. Нам, ленинградцам, было очень тяжело, но мы были и счастливы. Мы видели величайшие проявления человечного духа, стойкость, героизм.
Однажды я, Тося и Валя пошли на квартиру моей сестры, Анны Николаевны Гурьевой, которая эвакуировалась вместе с сыном на Большую землю, как мы говорили тогда. Мы хотели забрать ручную швейную машину, которая так необходима была нам в общежитии при госпитале. Сестра жила на улице Канал Грибоедова, дом 70, квартира 1. Шли оттуда по Садовой, несла машину Валя, она была самой выносливой из нас. Когда мы почти дошли до Невского проспекта, началась бомбёжка. Мы остановились под аркой домов, недалеко от библиотеки им. Сильвестра Щедрина. А я говорю: «Девочки, давайте пройдём во второй двор». Все прошли и зашли в подъезд другого здания, я встала в самом углу. Бомба разорвалась под первой аркой, и все, кто остался там, погибли, даже упал кирпич сверху в подъезде, где мы стояли, пролетев в нескольких сантиметрах от моей головы.
Но не всегда бомбёжки заканчивались для меня так удачно. Однажды меня послали вызвать срочно медсестру, которая жила на Невском проспекте. Я переходила Невский проспект во время затемнения и бомбёжки. Темнота была абсолютная. А я первый день надела тёплое, на вате, зимнее пальто и меховую шапочку с ушками. Это был январь - февраль 1943 года. На середине Невского меня сбила легковая машина, которая ехала очень быстро, без огней. Разбросала мою обувь, я лежала. Меня подобрал случайно проходивший военный корреспондент с ручным фонариком. Удар был очень сильным: по голове (после началась контузия) и по спине. Моё счастье, что на мне была меховая шапочка; сзади всё пальто до тела разорвано (спасла вата), оставив небольшую ранку. Уже после войны мне делали операцию на месте удара на спине. От удара образовалась опухоль - фибролипома с кулак величиной. После операции профессор сказал: «Ваше счастье, что вовремя удалили эту опухоль». Дважды делали рентгеновский снимок головы. Пролежала в госпитале полтора месяца.
