Весь 1942 год я ни разу не сходил на берег: как в 1941 году поднялся на борт, так до 1943 года не сходил - вся жизнь была на корабле. Письма домой я писал часто и деньги посылал. Оклад у меня был 47 рублей. Я поднакоплю и посылаю домой сразу рублей сто. Родители у меня были не богаты, поэтому радовались и этим деньгам. Почта работала хорошо. Кстати, в 1943 году я был на корабле экспедитором почты. Когда стоим в Морьеге, меня высаживали на шлюпке, я шёл на почту, забирал письма и раздавал членам экипажа. Дисциплина была хорошая, все ходили в морской форме, всё делалось по уставу. Дружные были - ой, господи - я до сих пор вспоминаю. Если говорить о национальности, то было много украинцев, белорусов. Вот радист Симуков был белорус, я к нему потом приезжал в гости в Гомель, он ко мне приезжал в Ломоносов.
За время войны в нашем экипаже убило человек двенадцать. В основном это люди, находившиеся на палубе. Самолёт спускается низко - и из пулемётов по верхней палубе, а там люди ничем не защищены, или осколком бомбы убьёт кого-нибудь.
В 1942 и 1943 годах мы несколько раз высаживали на финский берег разведывательный десант. Бывало, финны десант пропустят, а по нам открывают огонь, и вот начинается перестрелка. Эти разведывательные группы были небольшими: человека по три или четыре. Мы их ночью высаживаем, они там что-то делают, а через какое-то время в условленном месте мы их забирали. Спускали шлюпку, подходили к берегу и забирали. Бывало, что нас обнаруживали, и десант пропадал; и по нам стреляли, и мы стреляли. Но старались в бой не ввязываться и быстро уходили. Раз пять мы проводили такие высадки.
С вражескими кораблями сталкиваться приходилось только в ночное время. В конце лета и осенью ночи стоят тёмные. Слышим, мотор работает: ага, боевая тревога. Сразу начинает светить прожектор, увидели корабль и по нему стреляем, а он по нам стреляет, всё в темноте. Каждый старался сохранить себя, поэтому маневрировали и старались уходить. Один раз в конце 1943 года или уже в 1944 году наши корабли получили задание открыть огонь по такому-то квадрату. Вот наши подошли к финскому берегу и начали стрелять по их укреплениям, а они, конечно, по нам. Боюсь соврать, но, кажется, в этой операции участвовало кораблей пять, по-моему. Нам надо было выявить финские огневые точки. Вот они стали стрелять, а у нас кто-то фиксировал. Их огневые точки и засекали.
И всё же основной нашей задачей оставалось сопровождение караванов. Много барж и кораблей было потоплено. Одна баржа была заполнена девушками, санитарками, в эту баржу попала бомба, и все эти девушки, а их было, наверно, человек сто, все погибли. В Новой Ладоге есть памятник этой барже.
Нас так бомбили. Бомбы рвались кругом, поднимали столбы воды, корабль получал пробоины небольшие. Когда немцы улетят, вода осядет, к нам подходят другие корабли. В мегафон кричат: «Командир, нужна ли помощь?!» Командир отвечает: «Справлюсь своими силами». Где были пробоины - заводили пластырь, что надо было подремонтировать - ремонтировали. Был такой корабль «Пурга»: в него попала бомба, и он быстро затонул, но большинству экипажа удалось спастись. Это случилось, кажется, уже в 1943 году. Был ещё такой грузовой пароход «Вирсанди», тоже трофейный. Вот он медленно тонул. Он, как овца, на коленки сперва встал. Вначале кормой под воду пошёл, а потом и весь ушёл. С него всю команду сняли, потому что он медленно тонул.
В 1942 году немцы подбили два наших самолёта «МБР-2» (морской ближний разведчик). Они загорелись и сели на воду. Мы подошли к этому месту, начали вылавливать там раненых-нераненых, поднимали на корабль. В других спасательных операциях я участия не принимал.
В сражении за остров Сухо наша лодка не участвовала: там была «Нора», но основная заслуга в разгроме десанта принадлежала авиации. Она утопила шестнадцать единиц противника. Весь их десант погиб. Наши взяли большие трофеи. На нашей лодке был установлен снятый с немецкого десантного судна 20-мм трёхствольный автомат. Вот там я был на боевом расписании. Это были очень хорошие автоматы. Немецкие лётчики очень их боялись, сразу убегали. А 76-мм орудия у нас были американского производства, их установили на корабль в самом начале войны. Снаряды к ним тоже были американские. Ещё получали американские консервы - хорошие консервы были. Колбаса была такая - ой. Вся остальная аппаратура, одежда и вооружение были отечественного производства. Всё наше было, русское.
В озере было много мин. По-моему, их выставляли финские корабли. Штаб флотилии давал радиограмму командиру корабля, что в такой-то район противник поставил мины. Мы как-то маневрировали, но Бог спас, а мины были, много было мин.
Кроме боевой и охранной службы мы перевозили войска, а обратно вывозили мирное население. Ленинградцы были все худые, ослабленные. В Ленинград мы доставляли и вооружение. Людей и грузы размещали, где только можно. Вечером, уже в темноте, мы сажаем войска, а в это время ужин. У нас был неписаный закон: ужин отдавать гостям. И вот весь ужин мы отдаём солдатам. В кубриках тепло, светло, а они ещё и покушают. Солдаты говорят: «Ой, что вам не служить: тепло, светло и сытно». Но надо было видеть, что с ними творилось, когда налетали немецкие самолёты. Вот я был на 20-мм автомате. Он был на спардеке, а войска по разным местам. Они паниковали, подбегали, хватали нас за ноги, кричали: «Спасите, ради бога! Спасите!» Ползали на коленях: «Спасите меня! Помогите мне!», а тут бомбят, стреляют, страшно! Когда бросят трап и солдаты идут на берег, они молятся, говорят: «Чёрт ли ваш корабль, лучше в пехоте воевать, чем на корабле. Там каждый камень меня защитит, а здесь у вас как голый сидишь».
Интервью и лит. обработка А. Чупрова
Кричевский Залман Матусович
Кричевский Залман Матусович
В августе 1941 г. наша 265-я сд, кстати, сформированная в основном из частей НКВД, была разбита в боях на финском участке Ленфронта и большей частью попала в окружение, но наш артполк отделался относительно «малой кровью», как говорится. Потери были такими, что дивизией командовал майор. Но самое страшное произошло осенью, когда нашу дивизию перебросили на Невскую Дубровку, на плацдарм, и только гаубичные батареи артполка вели огонь с правого «ленинградского» берега, нас просто не смогли переправить, там весь плацдарм был меньше двух километров в глубину. Когда через месяц дивизию вывели в тыл на переформировку, то с плацдарма, с «пятачка», вышло живыми меньше двухсот человек. Потери артполка были на порядок ниже, но и на моей батарее очень многие выбыли из строя. За эти бои я был награждён медалью «За отвагу». Мы после Невской Дубровки на какое-то время оказались в резерве Ленфронта, а потом нас вернули на передовую, где мы пробыли до середины зимы.
В это время блокадные нормы питания были снижены в пятый раз, на день командиры и красноармейцы получали 250-300 грамм хлеба, и два раза в день нам давали по черпаку «жидкого супа», который мы называли «болтушкой», есть в этом супе было нечего. Началась повальная дистрофия. В январе нашу дивизию по приказу командования перебросили через Ладогу на Большую землю. Орудия было приказано не оставлять. Но как можно перетащить тяжёлые гаубицы по льду Ладожского озера? Стали делать специальные сани-волокуши до восьми метров в длину, но весь лес в прифронтовой полосе был уже вырублен, и нам пришлось уходить в далёкий лес, где мы нашли 18 высоких сосен, спилили их, обрубили сучья и по одному стали перемещать их ближе к просеке, где стоял наш трактор «Ворошиловец». К этому времени солдаты совершенно обессилили от голода, и для переноски, перевозки стволов и строительства восьми саней-волокуш потребовалось больше трёх недель. Помню, как на 4-й день этих работ солдаты на отдалённом участке леса нашли в снегу останки погибшей лошади. Мы собрали все останки до последней косточки и привезли добычу на огневые позиции, где взяли бочку из-под бензина, вырубили верхнюю крышку, налили в бочку воды и в этом «котле» сварили эту падаль. Получился неплохой по блокадным меркам обед, все на батарее ходили радостные и довольные... Ладогу мы пересекали в пешем строю, «подогреваемые» сильными ветрами и морозами, непрерывными воздушными налётами и артиллерийским обстрелом.
