Пока формировались, пока шлёпали под Синявино. На фронте я оказался где-то в ноябре или декабре. Там я так же был пулемётчиком, и тоже стояли в болотах. Но под Синявино я был недолго. Утром должны были пойти в наступление, а вечером прилетел снаряд. Меня как ударило по каске, я кувырком летел (смеётся). Осколок застрял в каске, но след на голове повыше уха остался. Получил сильную контузию. Так раненых было не вынести, не вытащить. Ночью подогнали танк, подцепили волокушу с тридцатью или сорока ранеными, и танк потащил нас в тыл. Попал я в медсанбат, стоявший в палатках у какой-то деревни. Снова ничего не слышал и не мог говорить. Когда немного окреп, стал помогать кухаркам: пилил и колол дрова, топил печи. Таких, как я, было при медсанбате человек десять. Мы себе построили землянку - в ней и жили. Несколько раз нас бомбили, но всё мимо. Не попадали. В основном они бомбили «Дорогу жизни», озеро. А мы располагались примерно в пяти километрах от берега. Недалеко от нас после прорыва блокады была проложена железнодорожная ветка прямо на Ленинград. По ночам мы слышали, как по ней идут поезда. Эту Дорогу победы тоже очень бомбили и обстреливали.
В конце 1943 года наша дивизия и, соответственно, медсанбат в составе Второй ударной армии были переброшены на Ораниенбаумский плацдарм. Сперва ночью на машинах по льду переехали Ладожское озеро, а потом и Финский залив. Здесь из медсанбата меня перевели в пехоту - снова пулемётчиком. Недели за две до этого у меня восстановилась речь. Помню, в тот день, когда началась операция по снятию блокады Ленинграда, началось с того, что пошла авиация, артиллерия начала подготовку. После массированной обработки пошла пехота. Бои были очень сильные. Немцы цеплялись за каждый клочок. На второй или третий день около Кипени или где-то в тех местах я был ранен. Мы шли в наступление по глубокому снегу, тащили за собой пулемёт, который был поставлен на металлические широкие лыжи. На лыжах, конечно, зимой легче таскать. В первую зиму таскали на колёсах. Видно, задел растяжку. Ну, и по ногам дало. Мина была наша, наверно, ещё поставленная в 1941 году. А может, и немцы использовали. Ну, тут санитары перевязали и отправили в медсанбат. Мелкие осколки остались до сих пор. Два осколка, такие, с ириску, вырезали. Ещё такой осколок, как двойная ириска, попал около пятки. Сначала хотели ногу отнять, а потом взяли на рентген, сказали: «Нет. Ничего не надо, кость не задета». Там пробыл не особо долго: месяца два. А потом я попал в другую часть.
Интервью и лит. обработка А. Чупрова
Шапочкин Василий Нилович
17 июля 1941 года я поступил по вольному найму бухгалтером по материальному учёту в воинскую часть. Исполнял роль лейтенанта интендантской службы. Это был отдел аэродромного строительства Ленинградского военного округа. Потом он разделился на два отдела: Ленинградского и Волховского фронтов.
В каждой части есть свой склад. Склад должен иметь в запасе все запасные части на агрегаты и технику: автомобили, трактора, бульдозеры, грейдеры, катки. Для всех этих машин должны быть запасные части. Велась картотека. Она находилась у меня. Люди с батальонов аэродромного обслуживания приходили, давали заявку, что, например, нам нужно отремонтировать такие-то и такие-то вышедшие из строя машины. Для этого нужны такие-то детали. Я отвечал, что вот такие детали у меня есть или нет. Если нет, я брал на заметку и писал вышестоящему начальству. Если детали есть, я выписывал им эти детали. Документ подписывал стоявший надо мной капитан интендантской службы, и люди шли на склад. Вот моя задача. То есть обеспечивать, следить, чтобы были запасные части. И по резолюции старшего начальника выписывать накладные. Вести учёт. Всё время, пока я там работал, снабжение деталями было хорошее.
Мы располагались в зданиях на Дворцовой площади. Там был штаб ВВС и штаб округа.
Все вольнонаёмные получали питание как красноармейцы, что позволило выжить в блокаду.
В феврале 1942 года меня перевели на Волховский фронт. Переезжали организованно на машинах по Ладожскому озеру. Некоторых переправили на самолётах. Стояли в Малой Вишере, где располагался штаб 14-й Воздушной армии. Жили в частных домах. Отделы тоже располагались в разных домах.
Примерно через полмесяца после нашего прибытия немцы решили разбомбить штаб армии. Был очень сильный налёт на Малую Вишеру. Штаб Воздушной армии сохранился, но был выведен в лес. Там размещались в палатках и землянках.
В мае я попал в госпиталь, потому что у меня был полиартрит, или, как раньше говорили, острый суставной ревматизм. Суставы рук и ног не действовали. Сказались последствия блокады и сырость на Волховском фронте. Сперва был в эвакогоспитале в городе Боровичи, потом в Рыбинске, оттуда в Татарию через Казань - в Чистополь. Весь этот путь я проделал с людьми, вышедшими из окружения под Мясным Бором. Они много страшного рассказывали. Я особенно сдружился с одним батальонным комиссаром тоже из 2-й ударной армии. Фамилию, к сожалению, не помню.
Лечился я три месяца. Потом вернулся опять туда же, на Волховский фронт. Из госпиталя меня хотели отправить на Восток, в Сибирь. Но я поехал в Москву и через Политуправление добился возвращения в своё подразделение. Это получилось так. Вместе со мной выписывался и батальонный комиссар. Он ехал в Москву в Главное политическое управление за новым назначением и взял меня с собой. Сказал: «Ты пойдёшь со мной служить. Где я, там и ты будешь». Но не получилось. Мне говорят: «Нет, ты не пойдёшь на фронт. Мы тебя не имеем права направлять. Вот в тыл поедешь». А я говорю: «Направьте тогда меня в Боровичи, там у меня есть родственники». Дали мне документы, выписали проездной. В Боровичах находилась наша база. От неё ходили грузовики. Так что добраться до своей части труда не составило.
Немцы к тому времени отступили, и часть стояла уже в Неболчах.
В январе 1943 года меня призвали в армию. Призывали ближайшим Дрегельским военкоматом. Мне хотелось служить, и я с радостью пошёл. Не послушал предупреждений своего начальника капитана интендантской службы. Пришёл, и меня сразу в пехоту. Я попросил: «Мне бы назад надо. Призовите, и я в части буду». Они ни в какую, говорят: «Не-ет, нам нужна пехота». Так и не отпустили. Начальник аэродромного строительства мне сказал: «Вася, что ты наделал? Почему ты ушёл? Я бы направил тебя в лётное училище. А ты в пехоту пошёл. Я тебя теперь даже не защищу».
За два месяца я прошёл курс молодого бойца, и нас пешком, через Ладогу, опять в Ленинград. Пришли в распределительный пункт на проспекте Карла Маркса. Нас выстроили в шеренгу. Я со своим ростом оказался на самом левом фланге. Пришли офицеры. Вот так отвели руку и говорят: «Вот эти - направо, а вот эти - налево». Так что я попал налево, поэтому в первый день с маршевой ротой на фронт не пошёл. А тех, кто попал направо, довооружили, выдали вещмешки, противогазы и т. д. И в тот же день отправили на фронт под Пулковские высоты. Это я точно знаю, потому что потом встречался со своими людьми, с которыми там был. Ну вот, а мы остались здесь. Через два дня стали формировать следующую партию. А мой товарищ Александр Шалаев, с которым мы познакомились в казармах (он пришёл уже после ранения и был опытнее меня), говорит: «Не иди в пехоту. Ты маленького роста. В артиллерию со мной пойдёшь». Я отвечаю, что пушку никогда не видел. А он говорит: «Увидишь». Ну и кричат: «Лётчики выходи! Танкисты выходи! Артиллеристы выходи!» Он меня за рукав раз. И я встал в эту шеренгу. Артиллерист, а сам пушку не видел. И что вы думаете - очень хорошо получилось. Я ему до сих пор благодарен. Попал в 30-й артиллерийский полк 10-й стрелковой дивизии. Увидел пушку. Мог бы легко стать подносчиком или правильным, но меня как бухгалтера сразу раз - в артиллерийско-топографическую разведку. (Смеётся.) Я до войны мечтал стать военным топографом, а тут попадаю рядовым.
