— Кто там? — спросила кузнечиха. Ей никто не ответил, и Кий сам пошел открывать. На крыльце у порога лежала секира с измятым, иззубренным золотым острием. Пока Кий смотрел, она шевельнулась, вползла в дом, вспрыгнула на полати и виновато легла под руку Бога Грозы.
— Пришла! — сказал ей Перун. — Что толку с тебя?
В избяном тепле ледяная корка обтаивала на лезвии и стекала, как слезы. Кий уже не особенно удивился, когда извне громко и жалобно заржал конь. Выглянувший кузнец увидал чуть живого, тощего жеребца: одно золотое крыло вспыхивало неверным, дрожащим огнем, второе, поломанное, трепетало, не в силах взмахнуть. Кий выдернул несколько кольев плетня, поймал рваные остатки узды и заставил коня войти, пятясь, через дыру — чтобы не выследили. Кое-где в хвосте и гриве еще виднелись нанизанные жемчужины, но вся шерсть от ушей до копыт, прежде белая, была теперь черней черноты.
— Здесь, здесь твой хозяин, — утешил его кузнец. И повел в конюшню, ласково приговаривая: — Это Змей на тебя дохнул, что ты так почернел? А с крылом что? Может, вылечим?
Конь узнал его и шел, прижимаясь щекой к плечу Кия, нетвердо на ослабевших тонких ногах. Кий укутал его попоной, Зоря замесила теплой болтушки. Крыло, покалеченное когда-то, казалось только что перебитым, конь вздрагивал. Кий с сыном бережно вправили косточки, привили лубок:
— Ешь получше да выздоравливай поскорее!
Когда же посреди ночи Светозор пришел навестить жеребца, он увидел рядом с ним Домового. Кудлатый маленький старичок, схожий обликом то ли с Кием, то ли с Киевым умершим отцом, взобравшись на ясли, расчесывал и заплетал в косы длинную гриву, пододвигал корм, мягонькими лапами поглаживал больное крыло:
— Буду гладить гладко, стелить мягко! Станешь снова веселым и резвым, как был!
ТУР — ЗОЛОТЫЕ РОГА
Прежний могучий сын Неба, на которого так надеялись Люди, не смог бы теперь не то что за них заступиться — даже оборонить себя самого. Кий с кузнечихой пробовали лечить раны, но раны не заживали. И от цепей веяло таким морозом, что холодно было в избе — топи, не топи. Кий с сыном пытались их разрубить, но только перепортили острые стальные зубила.
— Туда, где я был, камень падал бы двенадцать дней и ночей, — сказал Кию Перун. — Не минуешь ты горя из-за меня, побратим, когда нагрянут искать. Жаль, не вижу! Небось, постарел за тридцать три года?
— Да и ты не помолодел, хоть и Бог, — ответил кузнец. Он вспомнил о самородке, что когда-то давно принесла в его кузницу злая Морана. Он тогда уже понял, что это было железо с Железных Гор, неподатливое и злое. Недаром надеялась ведьма выковать гвоздь!
— Может, сгодится разок для доброго дела, — рассудил Кий. Встали они со Светозором на лыжи, отправились в лес разыскивать вмерзший в Землю валун, под которым спал заклятый клад. По дороге их догнал на санках сосед, спросил любопытно:
— А правду ли бают, у тебя домочадец новый завелся? Работника взял, али жених к дочери зачастил?
Кузнецы не отважились много болтать о Боге Грозы. Мало ли каких ушей достигнет молва, еще бедой отзовется.
— Это друг мой давний, Тархом Тараховичем прозывают, — ответил Кий. — Зашел в гости да приболел.
— А ты его перекуй в здорового, — засмеялся сосед. — Ты же, сказывают, умеешь.
— Попробую, — пообещал Кий.
Им было по пути, и сосед подвез их в санях. А пока ехали, рассказал, какая напасть приключилась за болотами, у дальней родни. Там поднялись из берлог разом три шатуна, прожорливые и свирепые. Диво, вместе охотились. Видели их на Глядень-горе, что-то они там искали, но, знать, не нашли и повадились заходить во дворы — рвать собак, вытаскивать скотину из хлевов. Бабы, дети уже за порог боялись ступить, да и мужики с оглядкой высовывались. И старейшина приговорил:
— Откупимся девкой! Отдадим медведюшкам невесту-красавицу, авось подобреют…
Так и сделали. Выбрали девку: глаза родниковые, коса по колено — чистое золото. Обрядили в свадебную рубаху, велели отцу-матери кланяться и расчесали волосы надвое:
— Не осуди, Светленушка! Уважишь медведюшек, самого Скотьего Бога уважишь. Пускай нас помилует!
Ибо Волосу, мохнатому Змею, медведь был от века первый товарищ. Такой же прожорливый, свирепый и сильный, да и ленивый. И на девичью красу такой же несытый.
Что ж! Свели плачущую невесту глубоко в чащу лесную, в заросший ельником лог, откуда всего чаще выникали медведи. И оставили привязанной к дереву на поляне:
— Заступись, кормилица! Ублажи Волосовых зверей! Не дай лютой смертью изгибнуть!
С тем ушли старики. Но не увидели старыми глазами, что вблизи схоронился Светленин бедовый меньший братишка. Решил малец выследить, в какую сторону поведут ее женихи, чтобы потом навестить в берлоге, привет домой передать. А утихомирятся, залягут снова в спячку медведи — может, назад в деревню забрать…
И вот захрустел мерзлый снег под двенадцатью когтистыми лапами. Вышли на поляну три шатуна. Светленин братец не помнил, как высоко на дереве оказался. Только видел, как начали медведи обнюхивать обмершую невесту и свадебное угощение, сложенное у ее ног…
Но не довелось им потешиться. Совсем рядом послышался рев, от которого с ветвей осыпался снег, а храбрый малец еле усидел на суку. Затрещало в подлеске, и из чащи, вспахивая сугробы, вылетел тур.
Грознее зверя не водилось в лесу. Рослый мужчина не смог бы взглянуть поверх его черной спины, разделенной белым ремнем. Быстроногий олень не умел его обогнать, превзойти в стремительном беге. А рога длиной в руку, выгнутые вперед, играючи расшвыривали волков, метали с дороги охотников вкупе с конями…
Вот что за чудище вырвалось на поляну и встало между невестой и женихами, и пар струями бил из ноздрей на морозе. Мальчонка с ветки увидел, что на рогах быка горело жаркое золото. Не простые были медведи, не прост был и тур. И кто страшнее, неведомо.
А рев тура уже смешался с медвежьим. Оторопевшие поначалу, косматые женихи втроем бросились на быка. Один разорвал ему когтями плечо, другой успел укусить, но третьего тур вмял в снег и там оставил лежать. Новая сшибка, и еще одна бурая туша взлетела, перевернулась и грянула о сосну, так что белая шапка обвалилась с вершины. Последний шатун встал на дыбы, но тур пригвоздил его золотыми рогами к необъятной березе и держал, пока тот не замолк и не свесил когтистые лапы, оставив полосовать ему шею. Тогда тур швырнул его прочь, еще раз коротко проревел и пошел к дереву, у которого без памяти висела на веревках невеста. С его плеча и шеи капала кровь. Вот бык наклонил голову, осторожно дохнул Светлене в лицо. Кончиком рога поддел лыковые путы и разорвал, как гнилую нитку. И тормошил теплой мордой упавшую девушку, пока она не очнулась. Светлена отчаянно вскрикнула, заслонилась локтями… тур ничем ее не обидел. Губами поднял из снега какой-то мешочек, затянутый длинным оборванным ремешком. Положил ей на колени, подставил могучую изодранную шею. Светлена неверными руками кое-как обхватила ее, крепко завязала концы ремешка. Погодя стащила платок, взялась унимать, заговаривать кровь:
