Конечно же, Антончик уже рассмотрел Командира и понял, что главный здесь он, но все-таки задал этот вопрос. Вера, не ответив на вопрос, дала команду:
– Медленно отходим назад, огонь не открывать.
Она сама осторожно сделала несколько шагов назад, впуская Антончика. Тот непринужденно, расслабленно вошел. За ним следовали диггеры, которые выстраивались у него за спиной, не снимая секачей с крюков на своих юбках. Казалось, что они становились у стены на расстрел, настолько выглядели отрешенными и усталыми, но Вера знала, что им нужны доли секунды для того, чтобы превратиться из расслабленных манекенов в вооруженные секачами быстрые машины смерти. Восемнадцать диггеров, в основном женщины и подростки, многие ранены. Диггеры после остановки кровотечения не пользовались перевязочными материалами, и уродливые гноящиеся рубцы на их грязных телах делали их похожими на прокаженных. В полуприкрытых глазах некоторых из них Вера видела балансирование на грани болевого шока.
– Теперь я медленно подойду к двери и закрою ее, чтобы ни у кого не было соблазна убежать до исхода боя. Ключ я выброшу. Можно будет, конечно, его найти, но сначала надо будет убить всех нас. Так ведь будет правильно, Антончик?
– Делай, как знаешь.
Вера, плавно ступая, направилась к двери. Диггеры расступились, пропуская ее. Антончик, даже не повернув голову, задал ей вопрос:
– Как же так получилось, Стрела? Как ты стала убийцей?
Он спросил это без злобы, как спрашивают причину шалости у маленького ребенка. Вера, уже замыкая дверь на специально для этого подготовленный замок, копируя тон Антончика, парировала:
– Убийцей? Я стала убийцей? Может быть, Верхняя Степянка тоже на моей совести?
– Верхняя Степянка была недоразумением…
– Недоразумением? Конечно, вырезать целое поселение – это всего лишь диггерское недоразумение…
Вера швырнула ключ в сторону противоположной от двери стены. Ключ, летящий по дуге и неожиданно громким звяком падающий на пол где-то в дальнем углу – это последнее, что Вера четко запомнила. Произошедшее после падения ключа отложилось в ее памяти, как смутное кошмарное ведение, сплошь состоящее из крови, огня и боли. И в этой багровой мешанине не как цепь последовательных событий, а как разрозненные вырванные из контекста кадры отпечатались немногие эпизоды этого страшного боя.
Почему-то Командир, не дождавшись, пока Вера отойдет от двери, скомандовал «Огонь!». Предвидя, что произойдет дальше, она упала, вжавшись всем телом в пол. Хлопнули арбалеты республиканцев, и две или три стрелы отскочили от двери как раз в том месте, где она только что стояла… Вспыхнувшая, словно факел, диггерша, которая попала в распыленную спиртовую струю, пущенную из огнемета Фойера, ее длинный прыжок, закончившийся объятием Фойера и ударом секачами по почти полной канистре со спиртом у него за спиной… Горящий Фойер, напрасно пытающийся освободиться от коченеющего захвата уже мертвой женщины, мечется, разливая вокруг горящий спирт из пробитой канистры… Армеец, сидящий на коленях и собирающий внутренности, вывалившиеся из вспоротого живота… Командир, бесполезно орущий «Держать строй!», и развалившийся строй, откатывающийся назад от смертельных накатов волны диггеров… Орущие ополченцы, бросающие арбалеты и мечи и становящиеся на колени… Антончик, с криком «Она – моя!» внезапно оказавшийся рядом с Верой, и его секачи, вертящиеся по причудливым траекториям с невероятной частотой… Паук, рванувший ей на выручку, и диггер, удачно резанувший секачами по его дополнительным рукам, превратив их в кровоточащие обрубки… Антончик, загнавший Веру в угол, омерзительный хруст и взрыв боли под левой грудью… Истошный крик Паука, ловкое движение Антончика, снесшего секачом полголовы мутанту, но на мгновение повернувшегося к Вере боком… Верин меч, по самую рукоять вошедший в спину Антончика… Последний взгляд бригадира, не выражающий ничего конкретного: ни боли, ни сожаления, ни ненависти… Маленькая диггерша Инга, запевшая своим неземным голосом древнюю песню:
Зноў залунае наш штандар,
Палыхне ўначы пажар,
І паходнаю трубой
Зноў пакліча нас з табой на мужны бой
Мая Радзіма – край адзіны…
[18]Брошенная финка Командира, вошедшая девочке в ее худенькую шею, и кровь, хлынувшая из ее рта, уже беззвучно произносящего последние слова недопетой песни… Командир, беспощадно изрубленный секачами диггеров, увидевших сотворенное им… Вера, медленно идущая на ватных ногах, едва переступая через трупы своих и чужих, не понимая, почему каждый шаг и каждый вздох даются все труднее, и почему мечущиеся диггеры не вступают с нею в бой… Неожиданно вздыбившийся пол, больно ударивший Веру в лицо и в то место, где и без того при каждом вздохе крюки невидимого палача разрывали плоть… Крик кого-то из братьев «Цетка Вера!» и сильные руки, перевернувшие ее на спину и разорвавшие куртку униформы и майку… Тревожные лица Сахи и Пахи с ужасом рассматривающие что-то на ее груди и зачем-то тыкая туда руками, отчего боль только усиливалась… Последний взгляд на поле битвы: спины уходящих из МегаБанка диггеров, уводящих и уносящих детей и раненых. И трусливо сбившиеся в одну кучу ополченцы и армейцы, которые могли и должны были воспрепятствовать этому исходу… «В бой! Уничтожить!» – приказ, который она хотела прокричать, и жалкий хрип, рожденный вместо команды ее парализованными легкими и глоткой… А потом все погрузилось во тьму, холод и боль…
10
– Вставай!
Теплая ладошка потрогала Верин лоб, как будто мерила температуру. Вера открыла глаза – это была Инга. Она смотрела на нее своими бездонными бирюзовыми глазами с черненькими кружками зрачков. Девочка улыбалась, но улыбалась только глазами. Ее детское и одновременно не детское лицо оставалось неподвижным и умиротворенным. Вера поднялась и осмотрелась. В Ментопитомнике было очень светло, хотя здесь не было ни фонарей, ни факелов, ни даже светляков. Потолка, кажется, тоже не было, только лился откуда-то сверху ровный белый свет, яркий, но совсем не слепящий. Стены были настолько белы, что почти растворялись в ярком свете, отчего Ментопитомник казался намного больше. Инга взяла Веру за руку и повела на выход.
Когда они переступили порог, Вере показалось, что они вошли в Университетский коридор – тут было также людно и весело. Но этот коридор был намного шире. Вера подняла голову вверх, но как ни старалась, не смогла рассмотреть ни потолка, ни неба – только яркий свет сверху. Скорее всего, это был не коридор и даже не туннель, а улица между очень высокими красивыми домами. Здесь было много людей, которые шли по пути с Верой и Ингой, радостно разговаривая друг с другом и показывая куда-то вперед. Вера видела далеко впереди, в конце этого коридора-улицы, что-то яркое и большое, и именно это рождало этот чудный свет. Но почему-то ей не получалось посмотреть туда, как будто какие-то ограничители в шее и глазных мышцах не давали повернуть голову или хотя бы бросить взгляд в ту сторону. Она хотела спросить об этом у Инги, но говорить не получалось, как будто рот был залит тягучей липкой смолой. А девочка, не видя смятения Веры, уже по-настоящему улыбаясь, шла навстречу свету. И блики от этого невидного для Веры сияния играли на ее счастливом лице. Вера, чтобы привлечь внимание Инги, хотела тронуть ее за плечо, но, только начав подымать руку, она сразу же ее опустила. В руке был окровавленный секач. И вся ладонь Веры была в багровой крови, и вся рука была в крови. И так этот секач с этой кровью был некстати в этом чистом белом коридоре среди счастливых, красивых людей в отблеске этого неведомого светила, что Вера решила немедленно его спрятать, а руку вытереть. Но, осмотрев себя, она пришла в ужас – она была в одной диггерской юбке. Все тело ее было залито кровью. Кое-где сгустки крови, а то и прилипшие ошметки чьей-то плоти и внутренностей, делали ее похожей на порождение ада. Она чувствовала, как противно слиплись волосы от крови, как засыхающая кровь стягивает кожу на ее лице. Обернувшись назад, она увидела кровавые следы своих босых ног на идеально белом полу. Идущие рядом люди и даже Инга не обращали на Веру никакого внимания. Но сама она понимала, что в таком виде к Свету идти нельзя, нужно где-то обмыться и спрятать этот секач.
