В порядке исключения Инспекторат по долгим просьбам управляющего Резервации дал разрешение на прием в Университет одного студента. Полтора десятка юношей и девушек претендовали на это место. После долгой молитвы на баптистский манер, сопровождавшейся вудуистскими танцами, начался отбор студентов. Отбирал кандидатов лично Кинг-Эрик, который в номенклатуре Республики значился администратором Резервации, а самими резервантами звался по старинке кингом, как и его погибший в войне с ленточниками отец Кинг-Том. Для этого он даже надел свою цветастую тогу и во время разговора с кандидатами держал руку на черепе предка – Кинг-Тома. Несмотря на эти первобытные атрибуты, Кинг-Том был умен и начитан. Он же преподавал точные науки в местной двухлетней школе и, в общем-то, знал возможности всех кандидатов и без собеседований. Джессика не была самой успешной из учеников Резервации, но, как и все, она усиленно готовилась к отбору. Войдя в Зал, коим именовалось самое большое помещение Резервации, одновременно считавшееся приемной кинга, залом собраний и школой, Джессика подошла к поставленному на возвышении креслу, на котором сидел Кинг-Эрик в своих цветастых лохмотьях. Она опустила голову – это было единственным установленным в Резервации атрибутом почтения кингу.
– Ты хочешь стать врачом? – после недолгого молчания спросил Кинг-Эрик.
– Да.
– Почему?
Джессика была немного удивлена. Она ожидала, что кинг начнет задавать ей вопросы по математике или основам физики. И она первые секунды недоуменно смотрела на кинга. А кинг рассеянно смотрел на череп, по которому грациозно постукивал пальцами. Джессика была не первой, кому он задавал этот вопрос. Те, кто был до нее, отвечали однообразно правильно: «Хочу лечить людей», «Буду спасать жизни». От Джессики он ожидал услышать то же самое. Она была неглупой девочкой, но из-за своего тихого молчаливого нрава постоянно оставалась в тени. Где-то там, в очереди у входа в Зал, стоит высокий, крепкий и умный Бил. И Кинг-Том уже давно решил направить в Университет его. Но то, что сказала ему Джессика, и то, как она ему это сказала, поменяло его решение.
– Кинг. Три года назад умерла моя сестренка от астмы. Ты помнишь, тогда еще был жив врач, но у него закончились выделенные Инспекторатом лекарства. Я и сейчас помню, как Дженифер, задыхаясь, билась в маминых руках. Потом умер врач, потому что ему вовремя не поставили диагноз, и когда он слег, лечить его было некому. Потом умерла моя мама от заражения крови, всего лишь поранив руку на картофельном поле. Потом… Да что тут перечислять, кинг, ты все это помнишь сам. Если, не дай Бог, в Резервации начнется эпидемия, Республика просто запрет наши поселения на входах и не даст подняться на Поверхность, пока мы все здесь не сдохнем – я думаю, ты и сам это понимаешь. А может быть, из самых гуманных соображений к нам ворвутся убры в скафандрах и перебьют нас всех, чтоб не мучились. Так вот, кинг, я отвечу тебе, почему мне нужно в Университет. Я узнаю там все, что мне разрешат узнать, и постараюсь узнать то, чего разрешать не будут. Я научусь делать операции, научусь делать лекарства. Когда я приду, ты мне дашь ученика в медбратья и ученицу в медсестры. И я буду их учить всему, что узнаю сама. И если меня не станет, они будет делать то, что делала я, и будут учить других делать то же самое. А еще из Центра унесу книги – куплю их, украду или перепишу. И они тоже останутся после меня. Вот мой ответ тебе, кинг.
Кинг-Эрик перестал постукивать пальцами по черепу предка и удивленно уставился на худющую потрепанную Джессику. Ей он сказал:
– Иди, я подумаю, – но для себя уже перерешил, кого отправит в Университет.
Когда перед ним предстал самоуверенный громила Бил и заявил, что он хочет стать врачом, потому что уверен, что лучше его с этим никто не справится, кинг ему ответил:
– Ты станешь врачом. Попозже. Джессика тебя научит.
Джессику провожали в Университет всем поселением. Кто с надеждой, кто с завистью, кто с сожалением смотрел на эту кучерявую мулатку, уходившую в самый центр ставшегося им враждебным белокожего мира. Провожатые расступились перед Кинг-Эриком, любопытно поглядывая на увесистый рюкзак с проступавшими через ткань контурами вложенного в него цилиндра. Для них так и осталось загадкой, что кинг передал Джессике. Взяв девушку за плечи, он нагнулся к ее уху и прошептал:
– Там бумага, целый рулон. Книг красть не надо – все равно вынести не дадут, лучше переписывай. Ну и муоней немного, тоже на книги, а лучше, на бумагу – так книг больше выйдет. Это все, что я могу сделать, а ты сделай то, что можешь ты.
И Джессика делала все, чтобы не подвести кинга. Она зубрила медицину, остервенело кромсала трупы, совала нос в лаборатории по производству лекарств и постоянно писала-писала-писала. Она почти не обращала внимания на тот вакуум общения, в котором оказалась в Университете и даже в своем кубрике. Ее не преследовали, особо не обижали, но не давали забыть, что она – резервантка, что она – «прощеный враг». Правда иногда случались похабные приставания студентов-юнцов, желавших поцапать экзотическую красотку, но Джессика на это реагировала очень резко и громко, враз отбивая у пижонов желание лезть к ней.
Конечно, Джессика со своим англо-белорусским акцентом рассказала Вере не все. Еще она не рассказала ей о том покорном ощущении несправедливости, в котором жили мавры со времен Великого Боя. Им обещали полную свободу, а вместо этого переселили из бункеров Мавритании в необжитые поселения, выставили кордоны, объявив мавританские поселения Резервацией. Они платили больший налог, но при этом от Республики не получали почти ничего. По нескольку раз в год в Резервацию входили войска и их поселения обыскивали, чтобы найти сверхлимитное оружие, укрытый от налога урожай или какой-нибудь другой предлог для наложения дополнительных штрафов. Казалось, что Инспекторат ищет только повод, чтобы мавров уничтожить вообще.
Вера слушала Джессику внимательно, не перебивая и не отвлекаясь. И Джессике казалось, что Вера – другая, что это тот человек, которому плевать на предрассудки. И пока говорила, она все больше признавала себе, насколько она изголодалась по нормальному человеческому общению. Но дружбы у них не случилось. Вера просто выслушала Джессику, пополнив багаж знаний об еще одной части Муоса, в которой никогда не была, и отвернулась, взяв в руки свою книгу. Джессика по-английски прошептала ругательство, досадуя на свою болтливость, и с озлоблением схватила карандаш, чтобы дальше переписывать «Гнойную хирургию».
11
Вера перестала замечать время. Казалось, не было у нее кровавого прошлого и нет неопределенного будущего. Время для нее остановилось и сфокусировалось в замечательном настоящем. Прошлое и будущее, спецназ, враги, война, смерть – нереальны. Реален Университет, реальна огромная Вселенная, которую она изучает на лекциях и при чтении книг. Вселенная, для которой все войны, смерти, страдания в Муосе – лишь почти незаметное перемещение и трансформация ничтожной части материи. Реален необыкновенный человек Вячеслав Максимович, в кабинет которого они приходят каждый вечер, реальна кружка чая, которую в каждую встречу выпивали на двоих, сделав это торжественным ритуалом. Реальна уютная лаборантская вневедения с ее книгами и неспешной беседой о далеких мирах и незапамятном прошлом. Реален смешной добродушный лесничок Хынг, с которым Вера подружилась и пообещала научить хорошо драться. Реальны неловкие удары кулачком Хынга по ее ладоням во время их «тренировок» в лаборантской вневедения и добродушно-осуждающая улыбка бородача-преподавателя, не одобрявшего эти их занятия. Реальна веселая и любопытная Танюша, не перестававшая цокать по поводу Вериных встреч с преподавателем, не верившая в их интеллектуальные беседы и достававшая Веру вопросом: «Ну что, у вас ЭТО было?». А в ответ Вера лишь громко смеялась (до Университета она редко улыбалась) и обещала, что Танюша об этом узнает первой. Сама же себе она не допускала мыслей о том, о чем Танюша ей говорила вслух. Она не могла позволить себе думать о Вячеславе Максимовиче иначе, как о гениальном человеке. Она изучила его книгу и убедилась, что такое мог создать только необыкновенный человек. Кое с чем она не соглашалась и обсуждала с Вячеславом Максимовичем, и тот без тени надменности вступал с нею в жаркий спор или же совершенно серьезно, без капли угодливости, соглашался и тут же что-то менял или дополнял.
