– Все в казарму, Стрелка остается здесь с Командиром. Жила, отойди на сто шагов, и никого сюда не впускать.
Пока убры уходили во мрак туннеля, Командир не проронил ни слова. Он смотрел на Веру, как будто придирчиво изучал какой-то новый агрегат. Потом спросил:
– Размяться время дать?
Вера, не ответив, стала в стойку. Командир даже не пошевелился. Его какие-то неживые водянистые глаза, казалось, смотрят мимо Веры. Первым бить он не собирался, и так стоять дальше было глупо. Вера первой рубанула вертушку. Почти незаметно руки командира сжали ее ногу стальными пальцами и стали выворачивать. Имитируя падение, Вера оперлась руками о пол и ударила второй ногой, целясь противнику в лицо. Тот увернулся, но ногу отпустил. Спустя мгновение шквал ударов руками и ногами посыпался на Веру.
Бой длился несколько минут. Несколько раз Вера падала, тут же подпрыгивала и неутомимо шла на Командира, и несколько раз она доставала Командира, но насколько сильно – определить было сложно: выражение лица у Командира не менялось, как будто удары приходились по манекену, а не по живому человеку. Было видно, что Командир работает не во всю силу, а изучает бойца. Наконец это ему надоело: удачная серия ударов, болевой – и Вера лежит на полу, намертво зажатая Командиром. Локоть ручищи, обвившей ее шею, до хруста в позвонках приподнял ее подбородок. Мертвецки-безразличным тоном Командир гаркнул ей прямо в ухо:
– Идиотская манера драться. Только одни диггерские понты – ничего особенного. Что в тебе увидел Зозон? В каждом его рапорте: «В случае моей гибели рекомендую Стрелку!». Но рекомендация покойного офицера – это закон. Сегодня же идешь в Академию.
2
Вера шла в Центр без особой радости. То, кем она была до этого, ее вполне устраивало. А преимущества, которые давало офицерское звание, казались Вере эфемерными: даже жалованье рядового убра ей особо некуда было тратить, и теперь в ее заплечном мешке лежала приличная стопка ненужных муоней. Карьеристкой она уж точно не была, и продвижения по службе ее не очень-то радовали, если не сказать, что пугали. Она себя не представляла в роли командира, которому предстоит заставить подчиняться и уважать себя четырех здоровых мужиков, имеющих заведомое предубеждение против женщины-начальника. Зато двоих ее спутников, которые вместе с нею шли в Академию, чтобы в будущем заменить командиров, павших в бою со змеями, никакие сомнения не мучили. Они шли молча, как будто следовали в обычную спецназовскую вылазку. Только их бодрые движения и спешные походки выдавали явный восторг и предвкушение чего-то нового и, безусловно, более интересного, чем то, что было в их жизни до сих пор.
Разрисованная во все мыслимые и немыслимые цвета «Площадь Независимости» встретила их шумным многоголосым гомоном. Администраторы, инспектора, военные, студенты, торговцы, специалисты; местные и пришлые из дальних концов Муоса; бедные и богатые; молодые и не очень… сновали взад и вперед в шумной сутолоке столичной станции. Большая часть жилых строений была снесена или переоборудована, квартиры местных были вытеснены в переходы, недавно вырытые прямо под перроном жилые подвалы и дезактивированные за несколько последних лет подземные помещения. Вдоль ровного полутораметрового прохода на всю длину станции в два этажа шли конторы и офисы, администраторские и полицейские кабины, торговые и ссудные лавки, столы раздачи пайков и забегаловки. И лишь несколько строений, разрисованных в яркие аккуратные абстракции, являлись домами высших администраторов, членов Ученого Совета, Штаба или принадлежали новым подземным буржуа. Запах свежей краски на самой разрисованной станции Муоса едва перебивал неустранимые в условиях сильной скученности запахи сырости, приготовляемой пищи с множества жаровен и котлов, человеческого пота, туалетов, уксуса и щелочи с кожевенных и ткацких мастерских, и множества других неприятных, но привычных запахов людного поселения.
Жильцы Площади Независимости не были так запуганы и загнаны жизнью, как обитатели провинциального Муоса. Даже вид четырех убров не вызывал здесь обычной реакции. Нет, местные, конечно, расступались перед ними, вот только делалось это, скорее, не из страха или почтительности, а на всякий случай. А торговцы и владельцы ссудных контор видели в военных лишь владельцев муоней, которые непременно нужно выудить из карманов и заплечных мешков:
– Солдат! Купи вексель за сто муоней, и через год я куплю у тебя его за сто пятьдесят…
– Юноши, купите своим женщинам платье…
– Парень, специально для тебя – арбалет на восемь пружин, новейшая разработка…
Вера шла мимо, не поворачивая голову и никак не реагируя на выкрики зазывал. Один раз она даже больно ударила по руке наглого торговца медпрепаратами «от болезни и всякой старости», попытавшегося схватить ее за рукав. Она ускорила шаг, поспевая за своими спутниками, но вдруг ее что-то остановило.
Вера развернулась и прошла несколько шагов назад. Это был книжный магазин. Собственно, даже не магазин, а ларек. Трехметровая будочка за спиной продавца была завалена книгами и брошюрами, напечатанными в местной типографии. Вход в ларек был перегорожен столом, на котором тоже лежало несколько стопок подобных брошюр – все одинаково серые, неаккуратно сшитые, на рыхлой бумаге с кривыми буквами и с редкими гравюрными черно-белыми иллюстрациями. Это были учебники, саги о героях Муоса, справочники и столь модные в последние время путеводители по подземным поселениям. Но не это чтиво привлекло внимание Веры.
На почетных местах среди стопок блеклой литературы были разложены «манускрипты» – книги, напечатанные давным-давно, еще на Поверхности. Они стоили во много раз дороже, но не падкость жителей Муоса на древности была тому причиной. Даже теперь, по истечении долгого времени бумага этих чудесных изданий была удивительно белой и гладкой, буквы ровные и крупные, а поля большие – древние не экономили на бумаге. Поистрепавшиеся, но все еще глянцевые обложки; цветные иллюстрации. Даже во внешнем виде их было что-то притягивающее, почти магическое, не говоря уже о неповторимом запахе настоящих книг. Они повествовали о странах и людях, которых давно нет; о событиях, которые всеми забыты и уже давно кажутся нереальными. Они были написаны людьми и для людей, которые не знали, что такое подземный ад под названием Муос, которые не ведали голода и страданий. Вернее, то, что они называли этими словами, на самом деле не было таковым. Хотелось читать эти письмена умершей цивилизации, чтобы хотя бы на несколько часов уйти в тот нереальный мир, который теперь кажется раем.
Но даже не эти творения прошлой эпохи привлекли внимание Веры. Ее внимательный взгляд выхватил среди десятков разноразмерных книг одну – «Дзікае паляванне караля Стаха»
[1]. Уникальная память Веры вернула ее на полтора десятилетия назад, в МегаБанк. Эта книжка стояла на полке их поселковой библиотеки. Дети ее не любили – была она написана на полузабытом их родителями и тем более непонятном им самим белорусском языке, и картинок в ней не было, кроме полуабстрактной иллюстрации на обложке, изображавшей несколько лошадиных голов. Пожалуй, единственным читателем этой книги была Вера. Зная назойливость своей дочери, отец откровенно боялся «Дзікага палявання», вернее, приставаний Веры, требующей объяснить ей то или иное слово. Вера серьезно увлеклась переводом этого недетского произведения, аккуратно надписывая над белорусскими словами их русский перевод. Это если отец ей подсказывал подходящее слово: кое-что он помнил из белорусского, кое-что ему удавалось додумать, догадаться по смыслу. Но чаще он вынужден был говорить «не знаю», что учителю было не к лицу. В конце концов, он пообещал Вере найти белорусско-русский словарь и вроде бы даже заказал его в тот последний поход торговой группы мегабанковцев.
