Вера огляделась. Нет, это ей только показалось, что никому на этой станции нет дела до избиения несчастной женщины. На самом деле семейную ссору наблюдала почти вся станция. Это было здесь своеобразным «спектаклем» перед сном, с явно повторяющимся сюжетом, но с разными действующими лицами. Когда в ссору влезла Вера, «сюжет» изменился и зрители даже повылазили из своих берлог. Они скалились, беспардонно тыкали в Веру пальцами. Убры тоже с саркастичным осуждением смотрели на Веру. Глупее и нелепее ситуацию себе представить было нельзя: раздетый почти донага спецназовец, растрепанный и возбужденный после драки, стоит посреди амфитеатра станции. Его только что избили трое местных жителей, двое из которых – бабы. Этот позор размял все остатки диггерской невозмутимости. Вера, опустив голову, быстрыми шагами пробежала и скрылась в своей хижине.
7
Утром убры собрались в администраторской на ставший уже традиционным «прием» у Батуры. Про вечерний инцидент никто не вспоминал. В этот раз Батура ни с кем ни о чем не разговаривал. Похоже, он разуверился в том, что убры окажут ему помощь. А может, сам все обдумав, понял, что никакой реальной помощи они оказать и при желании не смогут. Он как-то совсем осунулся, почти все время молчал и пил намного больше, чем в прошлые их встречи. Пил, почти не закусывая, угрюмо уставившись в одну точку где-то в середине стола. Заместители с тревогой поглядывали на своего начальника, но тоже молчали. Иногда они бросали полные отчаянной надежды взгляды на Зозона. Тот же только тупил глаза, отмеряя в уме временной промежуток, после которого будет прилично встать и уйти.
Зозону нечего было сказать Батуре. Вечером он обсуждал со своим отрядом варианты нападения на лесников, но ничего толкового в голову не приходило. Идти по Поверхности было самоубийством. Они не знали подходов к руинам Универмага, не знали проходов в самих руинах. Для того чтобы их найти, надо потратить несколько часов, а может быть, и не один день. Причем эти поиски придется вести под обстрелом лесников, все умнеющих, по мнению Батуры. Но даже если чудом им удастся найти вход в руины, куда идти дальше? Где логово лесников? В лучшем случае лесники без труда от них убегут и на время сменят место стоянки. В худшем – перебьют их на своей территории, где они ориентируются куда лучше, чем убры и даже партизаны.
Зозон пообещал сам себе, что обязательно доложит о ситуации на Партизанской руководству СБ. Чтоб как-то скрасить свой отход, об этом своем намерении он сообщил и Батуре. Тот выслушал молча, почти не шевельнувшись. Только желваки у него задергались сильнее. И больше он не проронил ни слова. По-прежнему на столе стояли вареная картошка и жаренка, но еда мало интересовала присутствующих. Гнетущую тишину нарушал только кашель Батуры, который он уже не трудился давить в себе, а лишь отворачивался в сторону и не очень плотно закрывал рукой рот. В администраторской завис тяжелый дух похоронного застолья, как будто здесь справлялись поминки этой еще живой станции. Причем Батура со своими замами были уже покойниками, а Зозон со своими людьми – предателями, по вине которых они погибли.
Вера, никому ничего не сказав, встала из-за стола и вышла из администраторской: это дело Зозона – выполнять нормы приличия, а она в этой мертвой комнате находиться больше не может. Вера еще раз, на прощанье прошлась по станции. Укоряющее молчание Батуры и в нее вселило чувство беспричинной вины. Она невольно ловила себя на мысли, что прощается с этой станцией, как будто ее гибель уже предрешена.
Вера обратила внимание на шум в конце полуразвалившейся платформы. Там была клетка – местная тюрьма с единственной узницей. Плененный лесник оказался женщиной, вернее, девушкой. Это поняли, когда сорвали с нее самодельную плетеную одежду и примитивный лесниковский фильтр. Вчера Вера с любопытством рассматривала лесничиху. По возрасту она была ровесницей Веры. Сбитые в колтуны грязные волосы ниже плеч. Расчесанное, местами до крови, тело – чужачка, видимо, болела чесоткой или чем-то еще. Она производила жалкое впечатление: совершенно голая сидела на полу клетки, обхватив себя руками. Трясясь и подвывая, лесничиха испуганно смотрела исподлобья на окружавших ее убров и партизанцев. Глядя на дикарку, Вера думала, что если ее отмыть, она будет мало отличаться от обычной муосовской девушки. Может быть даже она окажется симпатичной. Хотя нет, вряд ли. Отличия все-таки есть: у нее голова какая-то вытянутая из-за неестественно острого подбородка. Шея и руки тоже длиннее, чем у муосовцев. Хотя, если сильно не присматриваться, – обычная девушка.
Что с нею делать – никто толком не знал. Для порядку, правда, Зозон с Лисом, а также кто-то из местных пытались вступить с нею в контакт. Но она лишь бубнила в ответ что-то нечленораздельное. Лис заметил, что чужачка что-то держит в руке. Он попытался это забрать, но девчонка отпрыгнула в угол и дико зашипела. Лис выхватил из-за спины меч и, направив острие на лесничиху, процедил сквозь зубы:
– Сюда давай…
Лесничиха сильнее вжалась в стену клети и как будто приготовилась к прыжку, до белых костяшек сжимая в руке этот продолговатый предмет.
– Оставь ее, – остановил Лиса Зозон.
Лис нехотя вложил меч в ножны и вышел из клетки. Девушка, увидев, что на ее сокровище никто не посягает, села на колени на полу, сомкнула кисти рук, обратив их ладонями вверх. На ладонях у нее лежал обстроганная продолговатая дощечка, почерневшая от старости и от грязи. Дощечка была украшена странной резьбой в виде прорезанных извивающихся канавок. Лесничиха сначала шептала, а потом начала проговаривать вслух:
– Лэса-бэса, лэса-бэса, лэса-бэса…
– Че? Тронулась, что ли? – неприязненно прокомментировал Лис.
Зозон покачал головой:
– Да нет, она молится.
– Молится? Кому?
– Думаю, лесу своему она молится. И на дощечке, похоже, лес вырезан. И сама дощечка из леса вырезана. Это вроде талисмана или иконы. И слышишь, «лэса» говорит. Это лес, наверное, себе на помощь зовет.
– А «бэса» тогда что? – насмешливо скривился Лис.
– Ну, нашел у кого спрашивать…
Ничего членораздельного, кроме примитивной молитвы «лэса-бэса», от лесничихи больше не услышали. Как только к ней подходили, она кидалась в сторону, прижимая к груди свой талисман, как только от нее отходили, она становилась на колени и бормотала «лэса-бэса». Иногда она прерывалась от очередного приступа зуда и начинала неистово расчесывать себе кожу грязными заломавшимися ногтями. Лис предлагал даже попытать ее, но, понаблюдав за дикаркой, решил, что это бесполезно. Да и пытать трудно, не прикасаясь к пленнику. А глядя на ее струпья, к ней не то что прикасаться, подходить близко было противно.
Теперь возле клетки столпилась местная детвора. Они похватали какие-то палки и куски ржавой арматуры и тыкали ими в лесничиху. Она, как загнанный зверь, металась по клетке. Но длины палок хватало, чтобы достать ее в любом месте. Она отбегала от одного болезненного удара, как тут же натыкалась на палки «укротителей», стоявших с другой стороны клетки. Пятеро парнишек лет десяти-двенадцати увлеченно предавались своей садистской забаве. Они смеялись, возбужденно кричали, комментируя свои действия:
