Вера прошла несколько шагов назад. Несмотря на боль в шее, она еще несколько минут, задрав голову, рассматривала Светлану. В диггерском изложении истории Муоса Светлана была второстепенным героем. Но теперь из потаенных уголков Вериной памяти всплыло все то, что она знала про эту девушку по рассказам своего отца еще в МегаБанке. Светлана любила жизнь, любила Муос и его жестокое население. И больше жизни она любила Присланного. Ее жизнь была короткой и яркой. Рассказ о ее смерти и поныне вышибает слезу у слушателей. Вера смотрела вверх и завидовала этому портрету. Бросив взгляд на пустой участок потолка, она решила, что там вряд ли найдется место для ее изображения. Но она сделает все, чтобы быть достойной этого.
Вера резко повернулась и пошла к своей группе. Несмотря на твердо принятое решение, какая-то неприятная тяжесть легла на ее сердце. На нее по-прежнему смотрели глаза Светланы – в этот взгляд партизанский художник вложил что-то такое, чего Вера не находила в себе.
4
– За Победу! – молодой администратор Партизанской Глеб Батура поднял алюминиевую кружку с дурно пахнущим самогоном, выгнанным из картофельной патоки.
Они «вечеряли» в администраторской, хотя партизаны по старинке называли кабинет начальника командирской. Это единственное помещение станции, окрашенное изнутри. Безвкусная и неаккуратная окраска кабинета все же скрывала ту убогую неприветливость, которую внушала посетителям сама станция.
Большинство партизан связывало гибель леса с приходом Присланного. Слагали даже легенды, что он сам прошел по подземельям, нашел «главный корень» и покропил его святой водой, привезенной аж из Москвы. Так это или нет, но агрессивное растение-монстр с момента появления Присланного действительно стало умирать. Агония гиганта длилась долгие годы. Корневища-щупальца пытались выжить без ствола-мозга, но искаженное ДНК не давало им такой возможности. А нетерпеливые партизаны, торопя события, бросались в умирающие дебри, чтобы отвоевать свою некогда столичную станцию.
Лесники, чувствуя приближающийся конец своего кумира, причиной своих бед считали партизан. Они со слепой отвагой набрасывались на наступающих республиканцев, желая одного – смерти врагов леса. Но после нескольких кровопролитных схваток Партизанская оказалась во владении республиканцев. Год ушел на то, чтобы поселенцы очистили станцию от усыхающих и гниющих побегов, то и дело отражая набеги лесников. А Республика продвигалась дальше на восток, теперь уже и Автозаводская была в их руках, начались работы по зачистке Могилевской.
Но первая радость от победы над давним врагом сменилась разочарованием. За долгие годы своего роста лес унизал породу вокруг туннелей своими побегами, разрушая ее целостность и прочность. Вместе с тем, разваливая туннели, лес не давал им обвалиться – корневая система стала каркасом для них. Когда лес стал умирать, его корни обгнивали, каркас разрушался. Начались обрушения. Сначала обваливалась мраморная облицовка, не очень крупные куски породы. И однажды ночью многотонный обвал раздавил три хижины с их обитателями.
Первой мыслью было отказаться от освоения отвоеванных у леса станций, но это означало утрату огромного участка жизненного пространства. Республика выделила средства на укрепление строения: подземными строителями были неумело возведены уродливые бетонные опоры и металлические стойки, едва удерживающие станцию от полного разрушения.
Угроза обрушения была не единственной бедой. По оставленным умершими корнями леса ходам в туннели и на станцию стекали грунтовые воды, где их круглосуточно откачивали, одновременно пытаясь заделать многочисленные бреши, которые то и дело снова прорывала неуемная вода. Постоянная сырость, грязь, гниение корней, отвратительный запах, плесень на потолке, стенах, колонах и в жилищах. Все это, наряду с полуобвалившимися конструкциями, делало станцию похожей не на поселение людей, а на обиталище злых духов.
Сырость, холод, недоедание привели к тому, что каждый пятый из полутора сотен обитателей станции болел туберкулезом. Глеб Батура, сидя за одним столом с военными, тоже иногда отворачивался или сгибался, закрывал рот рукой и давил в себе прорывающийся кашель. Он был сыном храброго командира Тракторного Завода, который погиб в Последнем Бою. Вообще власти Республики не назначали на должности администраторов крупных поселений местных жителей – во избежание ненужного сговора и замыслов «поиграть в независимость». Да и Глеб, по сути, не был исключением. После Университета его отправили не на родной Тракторный, а дальше – на отвоеванную у леса Партизанскую.
После детства на жизнерадостном Тракторном, после сытой, спокойной и интересной жизни в чистом Университете приход на Партизанскую показался Глебу сошествием в ад. За партой он представлял себя успешным администратором, быстро восходящим по карьерной лестнице, параллельно принося счастье и благополучие своим подчиненным. В реальности он почувствовал себя беспомощным юнцом в разваливающейся и гниющей чертовой утробе. Когда-то он восхищался совершенством государственного строя Республики, ее достижениями в области демократии и законности. Теперь он, получая от курьеров очередные разнарядки по уплате налогов и вежливые отказы от оказания материальной помощи, уже не боясь доносов, проклинал инспекторов, исправно получающих свой паек и сидящих в сухих и теплых кабинетах.
Завоеватели-партизаны, а также пара десятков переселенцев с других станций, осмотревшись, поняли, куда они попали. Попытки вернуться на прежние места жительства жестко пресекались инспекторами Республики – ведь это противоречило разнарядке. Они были обречены жить на Партизанской и поэтому чувствовали себя попавшими в западню. Словно пауки, оказавшиеся в одной запертой банке, они начинали звереть и, казалось, были готовы сожрать друг друга. Когда пришедший на станцию администратор-юнец попытался организовать работы, от него отмахивались. Просьбы и взывания к гражданскому долгу вызывали дружный рогат. То, что не подымаясь на Поверхность они не добудут себе пищи, тоже не смущало обитателей Партизанской. Они отыскивали в ходах еще не сгнившие побеги леса, перетирали их, варили и ели, запивая негустой харч брагой, сделанной из этих же побегов. Один раз, когда Глеб стал угрожать подчиненным, его просто избили.
Глеб уже считал недели, когда придет время сдавать налог по разнарядке, – сдавать им было просто нечего. Его разжалуют в рабочие, скорее всего, отправят на эту же станцию, и он будет тупо дожидаться смерти от голода, болезни или соседского ножа. Единственный, кто не давал Глебу Батуре возможности подчиниться безвольному желанию сложить руки, – это его давно погибший отец. Молодой Батура был уверен, что отец видит его с того света и презирает его слабости. Трясущимися руками он написал доклад в инспекторат Центра о положении дел на Партизанской. На удивление, его не только не разжаловали, но и оказали помощь. Единственная помощь, в которой никогда не отказывали власти Республики – это силовое подавление бунтов, мятежей и неповиновений.
Уже через три дня на станцию пришла пятерка убров и десяток армейцев. Командир-спецназовец отдал честь молодому администратору и сообщил, что ждет его распоряжений. Увидев растерянность Батуры, он без тени насмешки сам себе отдал распоряжение: «Действуем по обычной схеме» – и вышел из администраторской. Став в центре платформы, он пробасил:
