Девять месяцев назад она явилась в эту церковь несчастной, разуверившейся женщиной. Во всем она потерпела неудачу. Но разочарования остались позади – теперь у нее есть одна вещь, которая никогда ее не подведет. Вот в чем заключалась причина неожиданного поступка Люси по отношению к «Хендерсон энд Шоу», и отчасти из-за этого она пришла в храм нынче вечером.
По окончании благодарственной молитвы Люси оставалась на коленях, видя, как священник отошел от алтаря и направился в ризницу. Именно он в свое время помог ей, и теперь она хотела с ним поговорить.
Это был отец Джон Талбот, в то время возглавлявший приход церкви Святой Марии на Гарнет-сквер. Суровый и неутомимый, этот человек отличался большой набожностью, и даже его враги не ставили под сомнение искренность его веры. Эта истовая вера заставила его отказаться от собственности – он был из семьи известных землевладельцев – и примкнуть к Церкви. Та же убежденность была присуща ему и теперь. Фанатик, который работал в одиночку в своем бедном приходе, последовательно придерживался поста, не ел мяса, пил только воду, постоянно носил власяницу, бичевал себя в полночь перед алтарем, он втайне занимался всеми видами умерщвления плоти. Его называли глупцом, святым, фанатиком, но никто и никогда не говорил, что он притворщик. Впрочем, этого не допускал сам внешний вид отца Джона.
В его высокой, прямой, изможденной фигуре чувствовалась непреклонная, почти ожесточенная суровость. Темные волосы, худое бледное лицо, красивый нос с горбинкой и узкими ноздрями, тонкие губы, большие строгие, немного запавшие глаза. Его лицо, как и манеры, никогда не смягчалось, всегда оставаясь мрачным, жестким, сосредоточенным, почти пугающим. Сейчас он переодевался в ризнице – полутемной комнате, в которой ощущался легкий аромат ладана и разогретого воска. Там было тихо, если не считать доносившегося из угла шороха, где двое алтарных мальчиков снимали сутаны. Отец Джон снял мантию, сложил ее, затем снял стихарь. Вдруг послышался стук во внутреннюю дверь, что соединяла ризницу с залом для молящихся.
– Выйдите, – не поворачивая головы, сказал Талбот прислужникам.
Он говорил холодным суровым тоном, те немедленно повиновались и вышли через заднюю дверь во двор. Разгладив сложенную мантию, отец Джон надел биретту, затем подошел к внутренней двери и открыл ее.
– Я вас ждал, – сразу начал он. И, впустив Люси в ризницу, помолчал, пристально ее разглядывая. – Так вы приняли решение?
– Да, святой отец.
– Вы обдумали все, о чем я вам говорил?
– Обдумала.
– Всецело посвятить себя…
Она выразительно кивнула, и несколько мгновений оба молча смотрели друг на друга. Его лицо было мрачным и по-прежнему суровым, но теперь, как и прежде, она черпала в этой суровости некое утешение.
– Я настроена только на это, – пробормотала она. – Я решилась. Ничто другое не имеет для меня значения. Я не могла отказаться от этой мысли, и вы… вы советуете мне сделать это. Моя судьба в ваших руках.
– В руках Господа, – сурово поправил он. Наступила пауза. Он не предлагал Люси сесть, упрямо превращая разговор в покаяние для них обоих. – Я знаю вас уже почти девять месяцев, – в конце концов произнес он, – и знаю кое-что о вашей жизни. Вы немолоды и можете предложить Господу лишь остаток жизни. Но все же, если вы готовы сносить лишения, исполниться смирения…
– О да, конечно! – воскликнула она.
– Тогда я готов вам помочь. Я действительно считаю, что у вас есть призвание свыше. Только это и убеждает меня. Оно пришло к вам поздно, но оно все-таки есть. – Он умолк с равнодушным, отстраненным видом, а она смотрела на него сияющими глазами. – Я обдумал эту проблему, – заключил он. – Орден Слуг Божьих – я хорошо его знаю. Он вам подойдет больше всего. Я уже послал туда двух кандидатов, и они прекрасно себя показали.
– Я думала, вы говорили о кармелитах, – быстро вставила она.
– Это чересчур суровый орден. Вы не так молоды, чтобы выдержать их дисциплину, – бесстрастно заявил священник. – Кроме того, вам не следует забывать о своем положении и возрасте. Что вы можете предложить, чтобы кармелиты решили вас принять? Нет, в данных обстоятельствах они вас не примут.
Она зарделась, но продолжала смотреть на него.
– Этот орден, о котором я говорю, не слишком строгий, хотя фактически закрытый. Единственное неудобство состоит в том, что монастырь находится за границей – в Сантьенсе, близ Брюсселя. Вам надлежит провести там по крайней мере три года – возможно, остаток жизни. Но вероятно, по принятии монашеского сана вас пошлют в один из здешних монастырей.
– Это не важно! – с жаром воскликнула она. – Я хочу уехать, чтобы отрешиться от всего.
– Это не то, чего вы хотите. Приняв монашеский сан, вы должны будете забыть о своих желаниях. – Он опять помолчал. – Я уже написал матери настоятельнице, и есть еще определенные формальности, которые вам предстоит выполнить.
– Да… все, что угодно.
– Определенные свидетельства – о рождении, о конфирмации, медицинский сертификат, свидетельство о смерти вашего мужа. И наконец, вам потребуются две рекомендации. Естественно, я сам составлю одну из них, а другую… – он быстро взглянул на нее, – пусть составит каноник Мур.
– Я сразу извещу его, – заверила она отца Джона и спросила: – Как скоро можно ожидать…
– Вам напишет главная настоятельница. Если вас примут – возможно, через месяц, – все будет в ее руках.
Месяц! Именно на такой срок Люси и рассчитывала. При мысли об этом ее охватил непонятный пыл, она была в упоении.
– Вы так добры ко мне, святой отец, – прошептала она. – Хочу вас поблагодарить.
– Не стоит благодарности.
В его тоне слышался едва ли не упрек, осуждающий любые человеческие чувства. Затем священник многозначительно замолчал, и короткая беседа была окончена.
– Идите с миром, – сказал он ей вслед, когда она направилась к двери.
Люси была счастлива. Она добровольно совершила этот шаг. Эти несколько минут разговора, столь сдержанного и невозмутимого, приведут ее к желанному прибежищу. Из ризницы она вошла в церковь. В меркнущем свете видны были смутные очертания гулкого нефа, оживляемые лишь красноватым мерцанием алтарной лампады. На миг Люси опустилась на колени, преисполнившись трепетной благодарности. Если бы только ее приняли! Она молилась о том, чтобы ей разрешили быть слугой Господа, чтобы Он простил ее холодность и прежнее равнодушие. Но ее обязательно примут. Она чувствовала, что теперь ее жизнь подчиняется этой единственной цели.
Люси окружали тишина, уединенность, полумрак. Завороженная каким-то невидимым образом, она сияющими глазами всматривалась в темноту за этим мерцающим светом. Охваченная желанием подчиниться, она всем телом тянулась к пустоте алтаря.
– Всё… всё ради Иисуса!
Для нее не существовало полумер. Да, она должна отдать всё. Как заблуждаются те, кто отвергает благую любовь к Богу! В этом суть всего. Это свет, к которому со слепым неодолимым желанием, как мотылек из темноты, стремится ее душа – странный сплав инстинктов.
