– Самые паршивые трамваи в Европе! Когда спешишь, они назло ломаются. И ведь не влезешь так просто в вагон, приходится толкаться, локтями работать! Женщины хуже мужчин, они, видите ли, на шопинг едут, по их собственным словам. Первейшие вертихвостки. А я плохо спал сегодня. У соседей всю ночь играли на пианино. Бам, бам, бам! Внезапно остановятся, а потом снова. Куплю петарду и воткну им под окна. О чем только думает правительство?
Однако мисс Тинто пропустила его тираду мимо ушей, поскольку ей невтерпеж было таить в себе горячую новость.
– Она увольняется. – Кассирша внушительно кивнула в сторону пустого стола. – Сегодня сделала уведомление.
Дэнди резко поднял голову и огляделся по сторонам.
– Что вы говорите! – Он обвил ножки стула своими кривыми ногами, каждая – живой знак вопроса. Затем, все еще раздраженный неудачной дорогой, спросил: – Едет к своему изумительному сыну?
– Нет! – Один слог содержал в себе целую гамму намеков.
– Тогда что… чего же она хочет?
– Бог ее знает! – медленно проговорила мисс Тинто. Она нечасто призывала Господа, но сейчас в ее словах прозвучало какое-то ужасное предзнаменование, и с тем же выражением она добавила: – Одному Богу известно, что с ней произойдет. Она, бедняжка, сама себе худший враг. Мне искренне ее жаль.
– Жаль ее? Да она сама себя не жалеет. Последнее время она словно где-то витает.
– Витает?
– Да, знаете, где-то в облаках.
– Иногда у нее бывает такое выражение лица… С чего бы это?
Повисло молчание. Почесав голову тупым концом ручки, Дэнди бесстрастно заметил, размеренно и многозначительно роняя слова:
– Вы не замечали, что она ударилась в религию?
Мисс Тинто чуть наклонила голову.
– Ну не знаю… – осторожно пробормотала она.
– Да, для нее теперь главное – религия, – настаивал Дэнди. – Мне и прежде встречались подобные случаи. Как-то я видел одну женщину на проповеди под открытым небом. Я пошел туда ради развлечения. Боже мой! Видели бы вы, как это ее проняло! И еще знал я одного мужчину… звали его вроде бы Гилмор. В те времена он был запойным пьяницей. Но после того как его обратили в веру – а случилось это на собрании Армии спасения в Горбалсе, – знаете, он стал всюду бродить и крушить бутылки с виски. Зайдет, бывало, в паб, и ну размахивать палкой в баре. В конце концов Гилмора за это упрятали в тюрьму – и, черт возьми, давно было пора! – Он помолчал. – Но у женщин бывает и хуже. Говорю вам, вот что с ней происходит. Это видно по многим признакам. Да, католичка, не католичка – тут без разницы, за какую веру цепляться. Так, во всяком случае, мне кажется.
– Ее постигло огромное разочарование, – вздохнула мисс Тинто.
– Вот именно, разве не понятно? – бросил безжалостный Дэнди. – Она для этого созрела. Это было просто неизбежно.
– Неизбежно?
– Когда женщина вроде нее испытывает большое потрясение, то обращается к религии. Так бывает во всем мире. О-о, на днях мы с ней поспорили на эту тему, и она говорила очень резко.
– Но что же все-таки она собирается делать?
– Вы, может, и не знаете, а она знает, – глубокомысленно ответил Дэнди. – Поверьте, она из тех женщин, которые твердо знают, чего хотят. – Он с ухмылкой повернулся к своему столу. – Если только не начнет бить бутылки с виски!
Однако мисс Тинто не улыбнулась в ответ на шутку. Вместо этого она нахмурилась и медленно покачала головой в недоумении, словно предвидела скверную историю – скверную кое для кого.
Глава 2
Люси, как человек, твердо наметивший себе цель, быстрыми шагами шла к остановке трамвая. А ведь еще несколько месяцев назад она влачила жалкое существование, смирившись с мыслью, что жить больше не для чего. Перемена была воистину чудесной. Именно так воспринимала Люси великую значимость дарованного ей благословения, которое, как она считала, перевернуло ее жизнь.
Пускай мисс Тинто хмурится и недоумевает, пускай Дэнди насмешливо ухмыляется. Ее, Люси, их мнение не волнует. Если сладостный пыл, пронизывающий ее ныне, служит лишь предметом их насмешек, ей это совершенно безразлично. Она счастлива, более счастлива, чем когда бы то ни было! Разве посторонние могут понять это счастье, эту душевную радость, этот восторг? Несмотря ни на что, оно принадлежит ей – живое, горячее и нежное пламя, перед которым все прочее меркнет и становится незначительным. Люси всегда искала его, а оно постоянно ускользало и наконец далось в руки! Вот в чем причина ее нынешней безмятежности и спокойной целеустремленности.
Она сошла с трамвая на углу Келвинбанк-стрит и по знакомому маршруту направилась к Флауэрс-стрит. Теперь она без всякой антипатии смотрела на грязные улицы, прежде вызывающие у нее сильное отвращение. Дома она приготовила себе ужин. Потом, не засиживаясь за столом, поднялась, вымыла лицо и руки, причесалась и снова вышла из квартиры.
На площадке взгляд Люси на миг упал на соседскую дверь, недавно утратившую табличку с именем и безмолвно возвещающую об отъезде Финчей. Да, эта короткая идиллия неизбежно окончилась: Бесси с заплаканными глазами вернулась к матери, Джон с бутылкой причалил к какой-то тихой гавани. Можно ли было найти более очевидное доказательство глупости мирской суеты?
Спускаясь по лестнице, Люси с трудом сдержала вздох. Ей было жаль Бесси. Когда-то она сама была такой – ошибочно пыталась выдавить хоть каплю счастья из пустоты.
Стараясь идти по улочкам, утопающим в сумерках, и умышленно избегая главных, хорошо освещенных улиц, Люси по пути поддалась мимолетным воспоминаниям о тех днях, когда стремилась ухватить скоротечные мирские удовольствия, когда ее привлекали огни, толпы людей и витрины магазинов, когда она любила хорошо одеться. Неужели было когда-то платье из зибелина, в котором она красовалась перед зеркалом, спрашивая у Нетты, идет ли оно ей? Неужели было время, когда она объедалась пирожными с кремом? Пирожные с кремом, право! Воспоминания о тех днях, оставшихся далеко в прошлом, казались Люси незначительными и туманными. Да, на фоне удивительного счастья, снизошедшего на нее, всякие мелочи отдалились, и она испытывала лишь смутное сожаление о том, что некогда так глупо потакала своим прихотям.
Она уже почти добралась до Гарнет-сквер – легким шагом прошла по знакомому извилистому и плохо освещенному переулку, и перед ней распахнулось открытое пространство вокруг церкви Святой Марии. Люси каждый раз ощущала символический смысл этого внезапного простора после узкого извилистого пути как избавление – подобно великому, чудесному освобождению, испытанному при первом посещении этой церкви. И вновь, проходя через узкий готический портал, Люси думала о том высочайшем духовном опыте, который тогда обрела. Незабываемый момент! Это было как бурный поток, как вспыхнувшая молния благодати, как чистое сияние ослепительного света, и, когда это произошло, круто изменилось само течение жизни Люси. Поразительной была и внезапность ее освобождения. Все говорило о том, что с ней произошло чудо! Подумать только, что всю жизнь она гонялась за иллюзиями, в то время как эта – великая, единственная реальность – ускользала от нее.
