Неподвижной или блуждающей, не имело значения. Она не принадлежала к этой беспечной толпе – потерянная женщина с утраченной верой. Она сожалела даже о своей добродетели. Что мешало урвать для себя хоть немного удовольствий? У нее было тело – более красивое и полное жизни, чем у тех дешевых шлюх, выставляющих напоказ свои сомнительные прелести, – и она умела чувствовать. Но сдерживала свои желания, ограничивая себя во всем. Зачем она втиснула свою жизнь в узкие рамки приличий, еле-еле сводя концы с концами, экономя, во всем себе отказывая, – ведь все оказалось напрасно? Это ее рук дело. Тем самым она выставила себя на смех. Ей страстно захотелось убежать, предаться каким-то безумным развлечениям или обрести вечное забвение. Что она получила в обмен на долгие годы жертвенности? При мысли обо всем, что она сделала, ее глаза наполнились горькими слезами. А теперь вот ее бросили, как надоевшую любовницу, – она никому не нужна, пусть прозябает! Согласиться на зависимое положение в доме сына, жить, довольствуясь крохами его любви? Нет, никогда! Звезда ее надежд погасла, идол, которого она подняла на пьедестал, лежал, поверженный, у ее ног. Все было принесено в жертву – в жертву глупости и недомыслия.
Итак, Люси продолжала бродить по бурлящим улицам и поздно вечером вернулась в дом, поразивший ее тишиной. Но, несмотря на эту тишину, она не смогла уснуть и всю ночь ворочалась в постели. На следующий день, в воскресенье, она в изнеможении лежала в кровати, уставившись в пустоту и прислушиваясь к бегу времени, не вспомнив даже о посещении церкви.
В понедельник Люси поплелась в контору. Она должна идти, это ее средства к существованию, она не будет ни от кого зависеть. Молчаливая и невозмутимая, Люси вошла в комнату, все же опасаясь неизбежной сцены: взглядов украдкой, сочувствия, в котором она не нуждалась, и замаскированного сочувствием злорадства: «Я же вам говорила», «Вас предупреждали, а вы не придали этому значения». Нож острый, удар по гордости! Не она ли похвалялась своими планами о том, что будет делать, когда сын окончит университет?
Сохраняя на лице бесстрастное выражение, она снова отправилась в трущобы. Опять и опять эта бессмысленная монотонная работа, тяжелый труд. Начался новый круг.
Почтовые открытки от новобрачных, проводящих медовый месяц в Бретани, сыпались градом. Им нравилась Бретань, с ее старомодным своеобразием, по словам Роуз, и замечательной кухней, по мнению Питера. Они уже упоминали о повторном посещении. Открытки приходили каждый день, как умилостивительные жертвы, как знаки преданности, на них были яркие цвета, женщины в шапочках и сабо, поцелуи в закатном сиянии – «Разве не милая сценка, мама?». Симпатичные картинки мучительно напоминали Люси о ее потере. Эти двое наслаждаются жизнью за границей, а она здесь, выброшенная, как какой-то мусор – да, как обрывки бумаги и апельсиновая кожура, валяющиеся на Флауэрс-стрит. Люси впала в тяжелое уныние, с лица не сходило мрачное выражение, на лбу пролегла глубокая складка.
Ей надо было, без сомнения, принять эту ситуацию так, как делают все: искренний порыв к прощению, трогательное письмо счастливой паре, деликатный намек на крошечное еженедельное содержание, грустные воспоминания вперемешку с сентиментальными образами будущего, когда она, седовласая, будет сидеть в кресле, качая на руках ребенка. Но Люси была не такова. При этой мысли в ней поднялось холодное отвращение. Она чувствовала, что обречена: ее обманули, лишили прав и никакая полумера, никакое ожидание жалкой участи при уходе от дел не уничтожит жгучую несправедливость или горечь поражения. Жизнь казалась Люси никчемной и пустой, более того, лишенной всякой надежды.
Дни тянулись унылой чередой, и Люси все больше замыкалась в себе. Наступила суббота, потом воскресенье. Люси напомнила себе о воскресной обязанности и, побуждаемая лишь привычкой, равнодушно и устало побрела в храм, но не в церковь Святого Патрика. Там ее знали, и, заранее опасаясь града вопросов, которые могли обрушиться на нее, она направилась в отдаленный приход Святой Марии, маленькую церковь на тихой площади, которая выглядела неуместной среди столпотворения шумных улиц. Люси слышала что-то неопределенное то ли о самой церкви, то ли о местном священнике, точно она не помнила, да ее это и не волновало. Она пошла туда, чтобы ее не узнали, но это не имело большого значения. Важно было лишь то, что она решила пойти. Склонившаяся под невыносимым бременем, терзаемая душевной болью, гонимая смутной, но нестерпимой жаждой, она на грани истощения душевных сил переступила порог храма.
И произошло чудо, настоящее чудо! По крайней мере, у Люси сомнений в этом не возникало. Даже сейчас, когда она сидела за неприбранным столом, лицо ее осветилось при воспоминании о чудесной минуте. Да, привела ее к этому рука, направляющая ее в жизни. Она это знала. И была абсолютно в этом уверена.
Еще несколько мгновений Люси сидела с блуждающей на бледном лице слабой улыбкой, потом поднялась, положила послание сына на стопку писем, пылившихся на каминной доске, и, собрав свои вещи, тихо вышла из дому.
В половине пятого она явилась в контору, села к столу и принялась разбирать свою сумку. Потом, сделав записи в конторской книге, повернулась к мисс Тинто и неторопливо спросила:
– Мистер Рэтри у себя?
Мисс Тинто перестала писать и в задумчивости уставилась в свой гроссбух. Вопрос был странным – обычно орбиты Люси и мистера Рэтри не пересекались.
– Да, он наверху, – не поворачивая головы, ответила она после паузы. – Перед вашим приходом я слышала, как он поднимается в кабинет.
– Спасибо, – ответила Люси и вышла из комнаты.
Теперь мисс Тинто повернула голову и, в изумлении выпучив глаза, посмотрела на закрытую дверь.
Через пять минут Люси не спеша вернулась на свое место, и мисс Тинто не утерпела.
– Он на месте? – осторожно уточнила она, но в этой фразе косвенно содержался другой вопрос: что случилось?
– Да. – Люси помолчала, потом добавила тем же безразличным тоном: – Я только что сделала уведомление об увольнении.
Мисс Тинто открыла рот, повернувшись к Люси всем корпусом и глядя на нее с огромным интересом.
– Вы поедете в Лондон? – воскликнула она. – Прекрасно! Наконец-то вы собрались к своему мальчику.
Люси с минуту смотрела на нее.
– Нет, я не собираюсь этого делать, – сказала она. – Но через месяц увольняюсь отсюда. – Она подошла к столу, сложила в стопку книги и направилась к двери. – Пожалуй, пойду, – добавила она. – Я все закончила.
– Но чем же вы будете заниматься? – вскричала мисс Тинто.
Лишь огромное любопытство, переполнявшее ее добродетельную грудь, побудило ее к столь назойливым расспросам.
– У меня другие планы, – неопределенно ответила Люси.
Кивнув, она попрощалась и вышла из конторы.
«Другие планы!» Мисс Тинто уставилась в пустоту. Когда появился Дэнди, опоздавший из-за того, что сломался трамвай, она все еще пребывала в задумчивости.
Дэнди был не в духе и, сердито надев шляпу на рог вешалки, с отвращением выпалил:
