Вечерами, по его просьбе, особенно перед экзаменами, она, бывало, выслушивала его ответы, борясь с произношением какого-нибудь мертвого языка или формулой химического уравнения. Его добродушное подтрунивание над ее попытками уследить за перечислением таких заумных вещей, как номенклатура схизомицетов, вызывало у нее добрую улыбку, а когда дело доходило до беспозвоночных и она перевирала названия, придумывая неологизмы, они оба смеялись до колик. Вскоре, однако, он приступил к занятиям, рядом с которыми эти ранние штудии казались детской забавой. Теперь Люси, конечно, отставала безнадежно, и сын отказывался от ее помощи. Он таинственно, даже предостерегающе, качал головой, и она чувствовала, что вторглась в запретную область. Тем не менее в моменты откровений он пугал ее жуткими подробностями анатомички или приводил в ужас, рассказав анекдот об ужимках децеребрированной
[23] обезьяны. Временами, когда ему приходилось спускаться в подвалы прозекторской, он терял аппетит, не проявляя склонности к продукции мистера Тата, особенно если мясо было не прожаренным. Но этот этап скоро миновал, и Питер обрел способность твердо, с мужественной улыбкой направлять свой сверкающий нож на неподвижные объекты. Признавая за ним присущую студентам-медикам толстокожесть, Люси не могла примириться с подобным отношением к несчастным, закончившим свой земной путь на мраморном столе. Для нее такой трагический конец выражал жизненную катастрофу, достойную всяческого сочувствия. Однажды ей даже привиделся ночной кошмар, наполненный ужасами покойницкой. Умереть в нищете и безвестности, вытянуться на этом мрачном одре… Она содрогнулась.
Но она понимала, что сын никогда не сможет заниматься своим делом, не надев на себя защитную маску безразличия. Более того, его успехи в регулярных экзаменах по специальности подготавливали почву для великой и славной цели.
Да, он делал успехи. При мысли об этом ее сердце наполнялось радостью. Случай с конкурсом на стипендию вызвал у нее некоторые опасения, но теперь это было предано забвению вместе с другими недостойными мыслями. Мальчик усердно занимался, честно сдавал экзамены – пусть не на «отлично» и без эффектных наград, но твердо и уверенно. Она считала это признаком стабильного, уравновешенного ума и ценила больше блеска, присущего гению.
Казалось, только вчера она смотрела из окна, как он идет – чуть скованным шагом из-за непривычной новой одежды – на первую университетскую лекцию, а теперь он сдал второй экзамен по специальности, постигнув премудрости анатомии и физиологии.
– Вот я и преодолел pons asinorum
[24], – с довольным вздохом произнес он. – Теперь будет легче.
– Этот мост никак не строился для тебя, Питер, – спокойно возразила она.
– Очевидно, нет, – задумчиво согласился он, потом рассмеялся. – У нас есть два или три вечных студента, которые все еще пытаются пройти по этому мосту, мама. Застряли на годы. Думаешь, я шучу? Один мужчина женат, и у него уже двое детей.
Покачав головой, она критически произнесла:
– Не всем от рождения даются мозги.
Его имя, напечатанное черным по белому в списке выдержавших второй экзамен по специальности, убедило ее в правильности собственных суждений, стало приятным подтверждением выбранного ею курса. Она ликовала. «Мы им покажем!» – с восторгом думала она, включая в эту категорию всех, кто ранее подвергал сомнению мудрость ее поведения. Она испытывала гордость, и ее законную гордость, очевидно, разделял Эдвард. Священник увидел результаты в «Геральде» и, радуясь новому блеску имени Мур, чувствуя, что это, возможно, будет способствовать его собственной растущей значимости в церковных кругах и популярности в епархии, с приятностью размышляя над газетой за утренним шоколадом, спрашивал экономку: «Как вы думаете, епископ заметит это?» А мисс О’Риган, подтверждая его уверенность, преданно отвечала: «Он, должно быть, знает, что это ваш племянник, ваше преподобие». Эдвард тактично похвалил студента в письме, вдобавок пригласив Питера поехать вместе с ним на каникулы, на этот раз не на Мадейру, а в Сент-Эндрюс, где священнослужитель, следуя медицинским рекомендациям, намеревался стимулировать свою печень с помощью клюшки для игры в гольф.
Люси была довольна этим предложением. Помимо материальной выгоды – в глубине души ее всегда беспокоило здоровье Питера, как и проблема с его каникулами, – она в немалой степени была удовлетворена этим косвенным свидетельством одобрения со стороны Эдварда. Она не сожалела, что ее не пригласили в их компанию – это было бы неудобно по нескольким причинам: у нее не было подходящей одежды, «двое мужчин», вероятно, хотели быть одни, она бы им мешала. К тому же в последнее время она мало виделась с Эдвардом и признавала, что их судьбы неизбежно разошлись. Люси провожала Питера в Сент-Эндрюс с приятным ощущением, что у нее есть оправдание. Опыт пребывания в хорошей гостинице улучшит его манеры, устранит последние следы мальчишеской робости. Вдобавок в безукоризненном обществе Эдварда сын будет в безопасности, поэтому расставание не огорчало ее. Она сама не была в отпуске со времени поездки к мисс Твиди, но это, как она считала, не может навредить здоровой как лошадь женщине. Она приняла перемену обстановки, но мысли о сыне по-прежнему не покидали ее. Жарким августовским днем в обеденное время в квартиру на Флауэрс-стрит пришла цветная почтовая открытка с изображением роскошной гостиницы, причем спальня Питера была помечена звездочкой. Люси улыбнулась тщеславию этого символа, который, как паук, прилепился к середине импозантного фасада. Гостиница казалась вполне привлекательной. Люси ничего не имела против гостиниц. Будь у нее подходящий гардероб и деньги в кошельке, она с удовольствием провела бы ленивый денек в подобном месте у моря – на открытке она разглядела пальмы и плетеные кресла. Она вообразила себя в платье из голубой чесучи, шляпе с широкими полями и, конечно, с зонтиком от солнца.
С каким облегчением она рассталась бы со своим поношенным костюмом – при всех его достоинствах он едва подошел бы для Гранд-отеля. Да, Люси любила голубой цвет. Закрыв глаза, она представила себе, как сидит под пальмой, а Питер заказывает ей мороженое. Розовое мороженое со сладкими вафлями, которые она так любила. Официант, подающий мороженое, должен быть немного подобострастным. Она всегда чуточку благоговела перед официантами – даже в те первые дни ухаживания, когда Фрэнк, изредка стряхивая с себя лень, водил ее в рестораны. Однако теперь, представляла себе Люси, она, чувствуя несомненную поддержку Питера, отнесется к официанту чуть презрительно. Она не видит его лица, лишь лысину на макушке склоненной головы, но уверена, что он считает ее очаровательной леди. Она даст ему шесть пенсов на чай… Тут Люси открыла глаза, и ее взгляд упал на остатки телячьей голяшки, которыми она вынуждена была довольствоваться последние три дня. В отсутствие Питера у нее не было особого желания готовить, и она предпочитала наилучшим образом использовать передышку – ей не раз приходилось в спешке нестись домой с обхода, чтобы впопыхах соорудить обед, – однако сейчас Люси смотрела на неаппетитное блюдо без раздражения. Она обращала взор в недалекое будущее, вместо тощей косточки воображая себе заливное из каплуна, возможно со спаржей. Она еще не утратила вкус к жизни и с искренним удовлетворением думала, что период бережливости и самоограничения быстро подходит к концу.
