— Надя! — умоляет он. — Не уезжай.
Она выдавливает из себя бодрую улыбку:
— У меня нет выбора, Лале. Я иду вместе с моим народом. Прощай, мой друг, это было…
Офицер толкает ее вперед, не дав закончить.
Оцепенев, Лале стоит и смотрит, как в грузовик сажают последнего человека. Потом возвращается к себе. Но сон не идет.
* * *
Утром подавленный Лале присоединяется к Леону, и, когда прибывает новый транспорт, они неистово работают.
Менгеле осматривает молчаливые шеренги, медленно продвигаясь к столику. При его приближении руки Леона начинают дрожать. Лале пытается взглядом приободрить друга. Но изувечивший парня подонок всего в нескольких шагах от них. Менгеле останавливается и наблюдает за их работой. То и дело он всматривается в татуировку вблизи, приводя Лале и Леона в еще большее смятение. С его лица не сходит дьявольская ухмылка. Он пытается встретиться с Лале взглядом, но тот не отрывает глаз от руки, над которой трудится.
— Татуировщик, Татуировщик, — говорит Менгеле, наклоняясь над столом, — может быть, сегодня я заберу тебя.
Он с любопытством наклоняет голову, видимо наслаждаясь замешательством Лале. Потом, повеселившись, бодрым шагом уходит.
На голову Лале опускается что-то легкое, и он поднимает глаза. Из труб ближайшего крематория извергается пепел. Лале охватывает дрожь, и он роняет проколку с иглой. Леон пытается его успокоить:
— Лале, в чем дело? Что случилось?
Короткий вопль Лале сменяется подавленным рыданием.
— Вы подонки, вы долбаные подонки!
Леон хватает Лале за руку, пытаясь привести его в чувство: в их сторону смотрит Менгеле, собираясь вернуться к ним. Лале кипит от ярости. Он потерял над собой контроль. Надя. Пока к ним подходит Менгеле, Лале отчаянно пытается взять себя в руки. У него такое чувство, что его сейчас вырвет.
Он ощущает на лице дыхание Менгеле.
— Здесь все в порядке?
— Да, герр доктор, все в порядке, — дрожащим голосом отвечает Леон.
Леон наклоняется и поднимает инструмент Лале.
— Просто проколка сломалась, — объясняет Леон. — Сейчас починим и продолжим.
— Неважно выглядишь, Татуировщик. Хочешь, осмотрю тебя? — спрашивает Менгеле.
— Я в порядке, просто проколка сломалась, — покашливая, говорит Лале.
Он не поднимает головы, отворачивается и пытается вернуться к работе.
— Татуировщик! — рявкает Менгеле.
Лале поворачивается к Менгеле, стиснув зубы, глядя в пол. Менгеле уже вынул из кобуры пистолет и держит его в опущенной руке.
— Я мог бы пристрелить тебя за то, что отворачиваешься от меня. — Он поднимает оружие, нацеливая его в лоб Лале. — Смотри на меня. Я могу пристрелить тебя прямо сейчас. Что скажешь?
Лале поднимает голову, но фиксирует взгляд на лбу доктора, не желая смотреть ему в глаза.
— Да, герр доктор, — бормочет он. — Простите, этого больше не повторится, герр доктор.
— Возвращайся к работе! — рявкает Менгеле. — Ты всех задерживаешь!
Он уходит. Лале смотрит на Леона и указывает на пепел, падающий вокруг:
— Прошлой ночью они вывезли всех из цыганского лагеря.
Леон молча вручает Лале его проколку, а потом принимается за работу. Лале поднимает глаза, ожидая, что его согреет луч солнца. Но солнце скрыто завесой из пепла и дыма.
В тот вечер он возвращается в свой барак: теперь здесь живут люди, которым они с Леоном недавно нанесли номера. Лале закрывается в своей каморке. Ему не хочется заводить новые знакомства. Не сегодня. И вообще никогда. Ему хочется только тишины.
Глава 23
Несколько недель встречи Лале с Гитой проходят по большей части в молчании, и она тщетно пытается утешить его. Он рассказал ей о случившемся, и она, хотя понимает его горе, не в силах до конца разделить его. Не ее вина, что она так и не узнала «другую семью» Лале. В свое время она с удовольствием слушала его рассказы о цыганских детях: как они пытались забавляться без игрушек, пиная мячики, слепленные из снега или каких-нибудь обломков, или состязались в прыжках, но чаще просто играли в пятнашки. Она пытается заставить его рассказать о своей родной семье, но Лале стал упрямым и отказывается добавить что-нибудь еще, пока она не расскажет о собственной жизни. Гита не знает, как вывести Лале из подавленного состояния. Оба они более двух с половиной лет выдерживают худшие проявления человеческой природы. Но сейчас впервые она увидела Лале в столь глубокой тоске.
— А как же тысячи наших людей? — крикнула она ему однажды. — А то, что ты видел в Освенциме с Менгеле? Знаешь, сколько народа прошло через эти два лагеря? Знаешь? — (Лале не отвечает.) — Я вижу карточки с именами и возрастом — младенцы, бабушки и дедушки, — вижу их имена и номера. Я уже давно сбилась со счета.
Гите не нужно напоминать Лале о количестве людей, прошедших через лагеря. Он сам ставил клеймо на их кожу. Он смотрит на нее, а она не поднимает глаз от земли. Он сознает, что если для него эти люди были просто номерами, то для Гиты они были именами. Ее работа предполагает, что она больше знает об этих людях, чем он. Она знает их имена и возраст, и он понимает, что это знание будет неотступно преследовать ее.
— Прости, ты права, — говорит он. — Любая смерть — это слишком много. Постараюсь не быть таким мрачным.
— Хочу, чтобы со мной ты был самим собой, но это продолжается уже долго, Лале. А для нас и один день — это много.
— Они были такие находчивые. И красивые. Никогда их не забуду, понимаешь?
— Если бы забыл, я бы не смогла тебя любить. Они были твоей семьей, я это понимаю. Знаю, это звучит странно, но ты почтишь их память, оставшись в живых, выжив в этом месте и рассказав потом миру о том, что здесь происходило.
Лале наклоняется и целует ее, его сердце преисполняется любовью и печалью.
Неожиданно раздается сильный взрыв, земля содрогается у них под ногами. Они вскакивают и из своего уголка за административным корпусом бегут к передней части здания. Второй взрыв заставляет их обратить взоры в сторону ближайшего крематория: там поднимается дым и начинается столпотворение. Из здания выбегают работники зондеркоманды, большинство движется в сторону лагерного ограждения. С верха крематория раздается стрельба. Лале поднимает глаза и видит наверху бешено стреляющих узников из зондеркоманды. Эсэсовцы в отместку палят из тяжелых пулеметов. За несколько минут они подавляют стрельбу с крыши.
— Что происходит? — говорит Гита.
— Не знаю. Лучше вернуться в бараки.
Вокруг них на землю ложатся пули эсэсовцев, стреляющих в любого, оказавшегося в поле зрения. Лале прижимает Гиту к стене строения. Очередной громкий взрыв.
