Или погибну!
Инна прекрасно понимала, что затеяла опасную игру, решив выдать себя за дочь босса этих мрачных типов.
Нет, не просто опасную, а смертельно опасную.
Но разве у нее был выбор? И посмотрев на Геннадия, вновь спросила себя: разве у них был выбор?
Выйдя в коридорчик, в котором топтался, явно не зная, как себя вести, главный амбал, на лице которого застыла гримаса ужаса, Инна с надменной полуулыбкой (именно так, в ее представлении, должна была вести себя с подчиненными отца настоящая Нина) произнесла:
— Сейчас поедем к папе!
И в ужасе вспомнила о том, что папаша был, по словам Генки, в Питере. А настоящая Нина нежилась в Югославии на Адриатике.
— Он ведь вернулся? — спросила она лениво, в душе опасаясь, что сейчас на этом вопросе и проколется.
Но тип подобострастно поспешил ответить:
— Да-да, Нина Григорьевна, ваш папа вернулся еще вчера вечером.
Инна вздохнула с облегчением.
— И где он сейчас?
— На Ближней даче.
Инна еле сдержала смешок, явно подражая диктатору большому, диктатор маленький тоже завел себе Ближнюю дачу.
Наверняка была еще и дальняя.
Впрочем, спрашивать это она не рискнула, так как настоящая Нина, разумеется, была в курсе подобных вещей.
Да и кроме того, настоящая Нина с прислугой не общается. А этот амбал, как и его приспешники, были прислугой. Причем, наверное, из низшего звена.
— Сейчас переоденусь, и мы поедем к папе. — И добавила, чувствуя, что игра в Нину начала ей нравиться: — В каком папа настроении?
Амбал почесал репу и ответил:
— В хорошем. В Питере все прошло успешно, Нина Григорьевна. А вы разве… — Он запнулся: — Вы разве не в Югославии? Я ведь сам лично вас в Шереметьево отвозил, а прилететь обратно вы должны только на следующей неделе, двадцать шестого…
Инна замерла. Так и есть, поймана на лжи!
А потом поняла — она ведь не Инна, а Нина! А значит, должна вести себя с прислугой точно так, как на ее месте в случае столь беспардонного вопроса повела бы настоящая Нина.
Дочка грозного всемогущего босса.
Поэтому, презрительно посмотрев на амбала, сказала:
— Прилетела раньше. Или я совершила ошибку, тебя лично не проинформировав?
Тип стушевался, явно чувствуя себя не в своей тарелке, а Инна, вернувшись в комнату, быстро сбросила с себя халат и схватила те самые вещи, которые они использовали для маскарада во время двух «сделок».
Геннадий, мученически посмотрев на нее, спросил:
— Ты точно туда поедешь? Это ведь опасно…
Ну да, опасно. Однако странным образом Инна не ощущала страха — ну, или почти. Ее наполняло пьянящее чувство куража.
— Точно, — ответила она. — Жди меня здесь и никуда не уходи. Я вернусь, и все будет хорошо.
Хотя, уходя, понимала, что никто не гарантировал, что она вернется, и тем более, что все будет хорошо.
Они мчались за город со скоростью не меньше ста двадцати. Инна, вжавшись в кожаное сиденье мощного внедорожника, в голове продумывала детали своего плана. Потому что понимала: выдать себя за Нину, общаясь с прислугой, которая эту Нину видит считаные минуты в день, она, конечно, может. А вот пытаться разыграть роль дочери перед отцом у нее, разумеется, не получится. Требовалось что-то иное, совершенно иное…
Наконец, они подъехали к мощным воротам расположенной в сосновом бору дачи. Инна рассмотрела трехэтажное кирпичное здание с острой крышей и закрыла на мгновение глаза.
А что, если ничего не получится? Тогда пиши пропало…
Потому что имелся реальный шанс, что она не покинет территорию Ближней дачи — во всяком случае целой и невредимой.
Или живой.
Поэтому, сжавшись, когда внедорожник остановился перед крыльцом, Инна схватилась за ручку дверцы.
А потом снова вошла в роль Нины, настоящей Нины. Пусть сначала прислуга об этом подумает.
Прислуга подумала — и услужливо открыла дверцу снаружи. Инна, немного выждав, как и полагается настоящей Нине (а в действительности дело было в том, что ей внезапно сделалось страшно и захотелось бежать прочь — только бежать было некуда, потому как ворота Ближней дачи закрылись), глубоко вздохнула и шагнула на морозный воздух.
— Доброе утро, Нина Григорьевна! — услышала она удивленный голос.
Ей навстречу вышла пожилая женщина в белом переднике.
— Доброе! — ответила Инна суховато. — Отец у себя?
Женщина проводила ее в холл, обшитый светлым деревом, над центральной дверью висели оленьи рога, в углу стояло большое чучело медведя с оскаленной пастью.
— Да, Нина Григорьевна. Григорий Ильич всю ночь работал, у него свет горел.
Ага, Григорий Ильич! А то неудобно и странно было бы спрашивать у прислуги, как зовут отца настоящей Нины.
Не обращаться же к нему «папа»?
Инна остановилась, потому что не имела понятия, куда идти — куда-то по комнатам первого этажа? Или подняться на второй или третий?
— Хорошо, проводите меня к нему! — заявила она, и прислуга, если и была удивлена, ничего не сказала.
Они поднялись по лестнице на третий этаж, Инна, осторожно ступая по красной ковровой дорожке, размышляла о том, кем же является этот самый Григорий Ильич.
Могущественным «вором в законе»? Крупным партийным функционером? Нелегальным, наподобие гражданина Корейко, миллионером? Правой рукой Сатаны?
Мысль о гражданине Корейко навела Инну на мысль о «народном кооперативе имени Остапа Бендера». Она не имеет права забывать, с какой здесь целью.
А, собственно, с какой?
Оказавшись перед высокой массивной дверью, абсолютно черной, с золоченой ручкой, Инна тяжело вздохнула.
Вот она, роскошная конура, в которой обитал topdog.
И она прибыла сюда, чтобы спасти Геннадия… Своего Генку… Геныча…
Своего underdog’a.
Ну, и попутно и себя саму.
Женщина, даже, кажется, легко поклонившись, поинтересовалась:
— Вам подать кофе или чая, Нина Григорьевна? Может быть, ваших любимых гренок?
Только сейчас Инна поняла, что голодна, причем зверски голодна. Все же питаться кабачковой икрой, старыми сухарями и любовными флюидами не так питательно…
Поэтому, перестав разыгрывать из себя настоящую Нину (та бы наверняка только сухо кивнула, словно отмахиваясь от жужжания назойливой мухи, не удостаивая женщину ответа), произнесла с легкой улыбкой:
