Минуты, решительным образом изменившей ситуацию.
Инна прижала к себе Женечку, а сосед, вертя в руках пистолет, хотел было что-то сказать, но в этот момент мускулистая рука, высунувшаяся из фургона, выхватила у него оружие, и фургон, развернувшись на пустой проезжей части, поехал в ту же сторону, откуда и прикатил.
Клочкастая собачка, все еще сердито лая, побежала за ним, а сосед сердито крикнул:
— Долли, к ноге!
Собачка подчинилась и, махая хвостом, вернулась обратно. Но все это ничуть не занимало Инну, не веря своему счастью, она, схватив сына, оттащила его с проезжей части на газон и, чувствуя, что ее трясет, а по лицу катятся слезы, принялась целовать своего мальчика.
А затем осторожно сняла и без того уже сползшую с глаз Женечки повязку и освободила его рот от клейкой ленты.
— Мамочка, — заявил сын, сияя, — это было так круто! Можно, мы это повторим?
Замерев, Инна вдруг поняла, что ребенок считает похищение и спонтанное освобождение веселым приключением. Инна прижала Женечку к себе, не желая его отпускать.
— Мамочка, мне больно! Отпусти, пожалуйста, мамочка! — попытался высвободиться он.
Инна понимала, что действительно слишком сильно прижимает Женечку к себе, но ничего поделать не могла. Она ведь потеряла своего мальчика — и благодаря счастливой случайности снова обрела его.
Нет, не случайности, а благодаря стильно одетому соседу и его собачке.
Инна осыпала лицо ребенка поцелуями, а Женечка, морщась и вертясь, пожаловался:
— Мамочка, фу! Ты всего меня обслюнявила. Не надо, мамочка, этих телячьих нежностей. Я уже взрослый!
Инна заплакала, дало знать о себе невероятное напряжение последних часов. Она никак не могла выпустить сына из объятий.
За спиной раздалось деликатное кашлянье, вздрогнув и обернувшись, Инна заметила соседа, державшего в руках свою собачку.
— Мне вызвать полицию? — спросил он.
Инна резко заявила:
— Ни в коем случае!
И поняла, что тон был совершенно неподобающий — и так с человеком, сыгравшим основную роль в освобождении ее сына из рук похитителей, уж точно не разговаривают.
Сосед, явно смутившись, что крайне ему шло, произнес:
— Извините… Просто я подумал, что дело было серьезное и что правоохранительные органы могут помочь. Ну, если ничего не нужно, тогда мы с Долли пойдем. Всего вам хорошего!
Он развернулся, чтоб уйти, а Инна, на мгновение рискнув оставить сына (хотя прекрасно понимала, что в данный момент никакой угрозы для Женечки нет), кинулась за соседом и прикоснулась к его плечу.
Тот повернулся, и Инна смущенно сказала:
— Большое вам спасибо! Вы… Вы очень мне помогли! Нам помогли!
— А они что, в самом деле похитили вашего мальчика? — нахмурился сосед.
Инна не знала, что и сказать. Потому что она разрушила комбинацию братьев Шуберт, явно не желавших возвращать ей сына, а намеревавшихся, показав ей Женечку, увезти его обратно в неизвестном направлении.
А теперь сын был снова с ней.
Что теперь предпримут похитители?
Сосед, элегантным жестом сняв стильные черные очки (Инна увидела, что у него нереально яркие зеленые глаза, и вдруг поняла, что сосед очень привлекательный молодой мужчина — именно что молодой!), с жаром произнес:
— Все же советую вам обратиться в полицию. Потому что похищение — серьезное преступление.
Инна покачала головой, не желая ничего объяснять постороннему человеку. Хотя с учетом того, что этот парень только что помог ей освободить сына, точнее, сыграл в его освобождении решающую роль, он имел полное право знать.
— И все же подумайте об этом. Но если не хотите привлекать официальные власти, тогда вам нужна помощь друзей и родственников.
Друзья и родственники. Инна еле сдержала тяжелый вздох. Ни к тем, ни к другим она обращаться не намеревалась. Потому что никто не мог ей помочь.
Или она ошибалась?
— Вы точно уверены, что вам не нужна помощь? — спросил сосед, и Инна заколебалась. Вряд ли в ее положении было уместно отказываться от столь щедрого предложения…
Но имела ли она право вовлекать в эту опасную историю постороннего человека?
В этот момент со стороны газона раздался стон, и Инна вспомнила про Милу Иосифовну.
Взяв сына за руку, Инна подошла к ней: бухгалтерша, уже сняв со рта нашлепку, громко плакала и причитала, сетуя на свою «ужасную судьбину».
Инне нужно было успокоить ее и уговорить не обращаться в полицию.
— Мила Иосифовна, пойдемте ко мне домой, там должны быть оладушки. И блинчики, — предложила она.
Женечка, уже полностью оправившийся от произошедшего, полностью поддержал ее идею:
— Мамочка, хочу блинчики! И оладушки! А овсяное печенье есть?
Помогая Миле Иосифовне подняться, Инна обернулась, чтобы предложить зайти на блинчики и соседу, чьего имени, как вдруг поняла, она не знала, но того и след простыл.
Ушел вместе со своей собачкой Долли.
Поддерживая грузную бухгалтершу за локоток, Инна медленно через парк провела ее к дому, другой рукой крепко сжимая ладошку сына. Они поднялись на нужный этаж, Инна открыла дверь квартиры — и к ним тотчас бросилась Олеся.
Она обняла Женечку, а мальчик, потягивая носом, вывернулся из объятий няни и заявил:
— Хочу блинчики! И оладушки! И овсяное печенье! И не надо всех этих телячьих нежностей…
Инна невольно рассмеялась, Олеся бурно разрыдалась, а Мила Иосифовна вдруг поинтересовалась, добавляла ли Олеся в блинчики и оладушки сахар.
Трижды проверив, что дверь закрыта на замок, Инна отправилась с сыном на кухню. Олеся, уже несколько придя в себя, вела за собой велеречиво рассуждавшую о невероятном вреде сладкого Милу Иосифовну.
Все, кроме Инны, пили чай, а она приготовила себе в автомате крепчайший эспрессо. Все, кроме Инны, поглощали напеченные Олесей блинчики и оладьи — она же предпочла отщипнуть кусочек от овсяного печенья.
Инна знала, что ей необходимо подкрепиться, однако не могла заставить себя поесть.
— Мамочка, блинчики такие вкусные! И оладушки тоже! — заявил с набитым ртом Женечка, обильно поливая тарелку малиновым вареньем и шоколадным кремом. — А сгущенка у нас есть?
Раньше бы она ни за что не разрешила сыну, несколько склонному к полноте, поглощать все эти сладости, тем более одновременно, тем более в таком количестве. Но раньше было раньше — и бесповоротно прошло.
Поэтому Инна сама принесла из примыкавшей к просторной кухне кладовой не одну, а целых две банки сгущенки, самолично открыла их и торжественно поставила на стол.
