Две недели прошли. Последние дни мы активно готовились встречать «охотников».
Наш путь от перегонов к заимке отследить было несложно; мы покинули её заранее, предварительно поставив пару растяжек.
Дальнейшее движение также достаточно легко прослеживалось. Но в удобной (для нас) точке мы подготовили засаду, понаставив растяжек (запалы в оставшихся гранатах я заранее укоротил), оборудовав несколько огневых позиций.
Конечно, был страх, что нас попробуют обойти, но лыжня выходила к месту засады внезапно. И хотя всё время держать её под наблюдением было непросто, я справился.
Огонь открыл сразу, как только показались затянутые в маскхалаты лыжники. Свалил как минимум двух егерей, сменил позицию. Немцы ответным (и довольно метким) огнём накрыли мою первую лёжку, но ещё одного я достал уже с запасной.
Когда мы готовились, я ставил себя на место противника и рассчитал все варианты, как и откуда можно попробовать обойти засаду. Так что «охотников» ждал сюрприз. За конечный результат не знаю, но сработали две растяжки.
Не уверен, удалось ли мне обмануть противника с численностью группы. По крайней мере, стрелял с разных точек и вёл огонь из самозарядки. Думаю, что в начале боя точно смог сбить с толку.
Когда я в третий раз открыл огонь, с другого фланга по обозначившим себя стрелкам ударили мои пулемётчики. Под их прикрытием я тут же отступил.
Виталик и Ваня, предупреждённые о наличии снайпера в немецкой группе, особо не увлекались, дали три точные очереди и также отступили. Теперь их прикрывал уже я.
Обозлённые немцы попробовали преследовать; сработала ещё одна растяжка, а самого наглого я достал точным выстрелом в голову.
Остальных мы старались зацепить по конечностям: имея на руках раненых, оставшаяся часть «ягдкоманды» не смогла бы продолжить преследование.
Мы отступили, прикрывая друг друга. Но, видимо, «охотники» поняли мой последний «намёк» и не попёрли вперёд, очертя голову.
Впрочем, ни в чём не уверенные, мы подготовили вторую засаду в полутора километрах от места первого боя. Прождали три часа. Не обнаружив преследования, ушли.
Чтобы немцы не смогли проследить наш дальнейший путь по лыжне, ещё в паре километров мы так напетляли, что взять след стало практически невозможно.
Тем не менее, километрах в 20 от лагеря мы в третий раз устроили засаду, причём прождали целые сутки. Но то ли «охотники» не рискнули преследовать (или не смогли), то ли запутались в лыжных следах (основательно затёртых). Так или иначе, хвоста не было.
– На этом зимой 42-го вы свернули боевую активность?
– Да. Во-первых, без взрывчатки устраивать диверсии на перегонах было ой как не просто. По большому счёту, наши успехи до того объясняются банальным везением. А удача, как вы сами знаете, дама капризная. Во-вторых, перенести лагерь зимой или даже организовать вспомогательную базу для бойцов было просто невозможно. Если бы мы продолжили активную боевую деятельность, немцы, в конце концов, нашли бы лагерь. И куда отступать зимой? В-третьих, я учёл опыт в целом неудачных для отряда столкновений с противниками. На наших потерях сказались не только мои не самые верные решения, но и общая слабая подготовка партизан. По сути, на момент первых столкновений они только начали постигать воинскую науку. А вот, например, когда устраивали засаду на «ягдкоманду», мои пулемётчики, уже побывавшие в крутых заварухах, действовали предельно грамотно. Так что имеющееся в нашем распоряжении время я потратил на подготовку бойцов.
– То есть вы сознательно отказались от боевых действий тогда, когда страна сражалась на пределе возможностей?
– Встречный вопрос: мы бы принесли большую пользу стране, если бы бесславно погибли зимой 42-го? Тем более, тогда советская армия ещё наносила удары, ещё наступала вперёд. Кризис начался весной-летом, но если вы дочитали журнал боевых действий, то должны знать, что именно тогда наше участие в партизанской войне достигло своего пика.
19 апреля 1942 года
Воинский эшелон начинает набирать скорость только на переезде. Вот бы его под откос пустить! Эх, ладно, надеюсь, наша «добыча» будет не хуже.
Операция по захвату переезда и уничтожению его гарнизона тщательно спланирована и обговорена до мелочей. А вот потом, в случае её успеха, начнётся голая импровизация. Очень рискованно. Но именно так нас в своё время учили действовать немецкие инструкторы: дерзко, быстро, используя любые доступные возможности и импровизируя на ходу.
– Ну что парни, готовы? Всё помните?
– Так точно.
– А должны были сказать «яволь».
– Яволь, герр оберштурмфюрер!
– Гут гемахт.
На мне трофейная офицерская форма с эсэсовскими знаками различия, соответствующими войсковому старшему лейтенанту, на бойцах – унтер-офицерская. Прохора мы «повысили» до обершарфюрера (фельдфебеля), а Пашку до штурммана (ефрейтора). Комплекты сшили из захваченной в поезде формы и знаков различия, снятых с людей Дирлевангера.
Сердце колотится бешено, но в то же время походка становится легче и гибче, волна адреналина и азарта наполняет движения, а не сковывает их. На секунду чувствую себя хищником, предвкушающим сладкую добычу.
Впрочем, если себя и своих людей я условно мог бы сравнить с волком, то немецкий гарнизон тянет на матёрого секача.
Переезд с обеих сторон прикрывают по два пулемётных гнезда, к которым ведут траншеи, соединяющие блиндажи и окопы полного профиля. Впереди натянута колючая проволока, висит предупреждающий знак: «мины». Отдельный ход сообщений ведёт к артиллерийской позиции, где в удобном капонире замаскирована трофейная «сорокапятка». Видно, германский командир – мужик хозяйственный, раз держит противотанковую пушку в глубоком тылу.
То же самое можно сказать про трофейный ДШК с противоположной стороны переезда. И ведь не подкопаешься: на советский крупнокалиберный пулемёт установлен зенитный прицел. Как же можно оставить столь важный железнодорожный объект без зенитного прикрытия!
По ту сторону путей расположился миномётный расчёт, со штатной 50-мм «трубой». Зато командирский блиндаж с радистом находится недалеко от орудия.
Немчики на переезде состоят в охранных частях, это не матёрые бойцы, сражающиеся на фронте. Впрочем, наличие опытных ветеранов исключать нельзя. И всё-таки безмятежная служба в глубоком тылу, да ещё совсем рядом с польской границей расслабляет даже прусских служак. Пока я наблюдал за гарнизоном, обратил внимание, что бойцы в первую очередь показывают служебное рвение. К примеру, пулемётчики занимают свои штатные места только при наличии движения через переезд, так же как и дежурные у шлагбаумов. Одно отделение регулярно отдыхает в блиндажах.
Правда, немчики засуетились, увидев на дороге, ведущей из леса, офицера в сопровождении двух автоматчиков. Но показательная готовность нести службу и готовность к бою – это далеко не одно и то же.
