— А дальше, — вновь усмехнулся Паламед, — я только и думал три года подряд, как отомстить Одиссею. И случай представился. Этот хитрец сам придумал клятву, следуя которой, все, кто сватался к Елене, должны были всегда помогать её избраннику. Когда Елена сбежала с Парисом, бывшие женихи, хочешь не хочешь, собрались ехать под Трою — воевать. А сам-то Одиссей мечтал никуда не ехать — как же, жена-красавица, сын родился, а тут на тебе — отвечай за свою же выдумку. И когда несколько послов Атрида Агамемнона прибыли на Итаку звать царя в поход, он, видишь ли, притворился сумасшедшим! Запряг быков и давай пахать взад-вперёд одно и то же поле, будто бы не видя, что оно уже вспахано перепахано... Ему кричат: «Одиссей, Одиссей, очнись! Одиссей, мол, на войну ехать надо!», а он и ухом не ведёт! Ну, я-то понял, что он нас морочит. И, пока все пытались до него докричаться, побежал к нему в дом, покуда никто не видел, подхватил его сынишку — а тому и года не исполнилось, и, вернувшись на поле, положил младенца прямо в борозду, по которой царь вёл быков. Что тому было делать? Погубить своего первенца? Куда деваться — остановился!
— А ведь я помню, что было дальше! — воскликнул слушавший со вниманием Гелен. — Когда я перешёл на сторону ахейцев, среди них много говорили про это. Говорили, что Одиссей раскрыл измену Паламеда, и что Паламеда за это побили камнями. Это, выходит, тебя?
— Меня, меня! Ты не ошибся.
Гелен в это время немного отступил от куста, и Астианакс увидел в просветах ветвей, как исказилось лицо самозванца. На нём отразилась безумная ненависть.
— Да, Одиссей стал уверять ахейцев, будто я вступил в сговор с Приамом, что по наущению Приама убеждаю их всех оставить осаду Трои и плыть домой. Даже письмо подделал, от Приама ко мне, и сумел так ловко его «перехватить», что все поверили. А в довершение, когда итакиец стал меня обличать, то убедил ещё и шатёр мой обыскать! В шатре нашли мешок троянского золотишка. И как только не жаль было своё же золото отдавать, чтобы его «обличение» оказалось убедительным!
— То есть Одиссей тебя попросту оклеветал? — вздохнув с видимым сочувствием, проговорил прорицатель.
Несколько мгновений Паламед молчал, раздумывая, потом воскликнул:
— Самое во всём этом смешное, что то была, вообще-то, не клевета! Я действительно к тому времени вступил в сношения с Приамом и даже помог троянцам в одной их боевой вылазке, из-за которой ахейцы потеряли немало людей. Этим я хотел убедить Агамемнона снять осаду и уехать. Я понимал: торчать под Троей бессмысленно, а если вдруг удастся склонить упрямых Атридов заключить мир и убраться, то, во-первых, Приам и вправду мне немало заплатит, а во-вторых, в суматохе отъезда я могу разделаться как-нибудь с Одиссеем и, вернувшись на Итаку с богатыми дарами, возьму в жёны Пенелопу. В то время ещё был жив мой отец, я мог надеяться, что он в обход братьев сделает меня своим наследником, и тогда... А, да что там! Мы с Одиссеем оба ненавидели друг друга, оба мечтали друг друга погубить, но он оказался проворнее! Ахейцы поверили в мою измену, хотя Аякс Теламонид и Ахилл сомневались до самого конца, спорили с базилевсами. Но те, увидав золото, закричали: «Смерть! Смерть!» И начали кидать в меня камни. Когда я, весь в крови, упал, Ахилл наконец остановил их. Подойдя ко мне, он сказал, что я мёртв. Верно, я был и впрямь похож на покойника. Агамемнон стал кричать, что не позволит предать моё тело погребению. Как я потом узнал, Ахилл с Аяксом вечером прийти на берег, где я остался лежать, приготовив всё для погребального костра. Они решили не послушаться Атрида. Но меня там уже не было: я очнулся и, боясь, что меня добьют, побрёл в сторону Трои. Заметил рыбачью лодку — верно, она отвязалась и уплыла в море. Я сел в неё, нашёл на дне весло и принялся грести, толком не понимая, куда плыву и зачем. Впереди показался корабль. Это были морские разбойники. Я им рассказал о себе всю правду, потому что враль не имело смысла. Ну, они и предложили мне плыть с ними. Я не отказался! В конце концов, могли ведь и за борт выкинуть.
— Так ты стал разбойником? — задумчиво спросил Гелен.
— Ну да. Я надеялся, как-нибудь добраться до Эвбеи. Однако через два года наш корабль был потоплен египетским кораблём береговой охраны, почти все разбойники взяты в плен, я в их числе. Нам предложили стать воинами египетской армии, шерданами, и мы, само собою, не отказались — кому же хочется в соляные или медные рудники? Долгое время я честно служил фараону. Потом, ты знаешь, я говорил тебе: было сражение с лестригонами, египетской армией командовал Гектор, и когда битва уже заканчивалась, когда египтяне несли огромные потёрли, явился на своём корабле Неоптолем, поддержал нас, и... ну, я тебе всё это рассказывал.
— Рассказывал, — всё в той же странной задумчивости Гелен ломал веточки куста и обрывал листья. Астианакс стал отодвигаться назад, чтобы прорицатель случайно не зацепил его рукой. — Рассказывал, да... То есть Неоптолем появился не до битвы с лестригонами, а во время битвы. Он помог Гектору выиграть, и Гектор не собирался его убивать. Тем более что тот оказался его собственным племянником. Вот уж, кто бы мог подумать! Но ты действительно уверен, Паламед, что во время плавания Ахилл, и Гектор погибли?
— Я же тебе говорил! — почти с досадой воскликнул самозванец, — Я сам вызвался плыть с ними. Думал, домой наконец доберусь, хоть и знал от Неоптолема, что мой отец умер, между братьями — вражда, а меня там вовсе не ждут. Но я узнал и о том, что Одиссей не вернулся с войны! Думал — отчего не попытаться?.. Не усмехайся — тогда у меня ещё не было мысли выдавать себя за Одиссея, но желал я одного: Пенелопы! Я был на корабле Неоптолема, когда разразилась эта буря. Корабль Гектора на наших глазах вдребезги разбило о скалы, и Ахилл, а за ним и его сумасшедшая жена-амазонка кинулись в волны — на помощь Гектору, наверное, хотя какая там могла быть помощь? Наш корабль долго ещё мотало по волнам, а потом он черпанул бортом воду. Трое-четверо гребцов вылетели за борт. Я был среди них. К счастью, со мной вместе полетел бочонок из-под питьевой воды, почти пустой. На нём я и продержался до утра, когда шторм стал стихать, а после плавал на этом бочонке ещё несколько часов, пока меня совершенно случайно не заметили и не подобрали финикийцы. Их корабль шёл к тому самому неведомому острову, куда ночью нас вынесла буря, к острову, о который разбился один из наших кораблей. Финикийцы знали его: как-то они там чинили корабль. Правда, кормчий сказал, что об этом острове у мореплавателей идёт очень дурная слава — говорят, корабли, приставшие к нему, не возвращаются домой! Потому они решились туда плыть лишь от крайней нужды — у них почти иссякла вода. И что ты думаешь? По пути вновь начался шторм, да такой силы, что мы все были уверены в скорой гибели. Громадные, будто горы волны, вроде той, которая налетела позапрошлой ночью и погубила корабль Гектора, подбрасывали финикийское судно, как щенку. А вдали появилось какое-то ужасное зарево и высоченный столб дыма. Потом жуткий грохот будто расколол небо. Кормчий узнал на горизонте очертания острова, к которому плыл, но на глазах у всех нас этот остров окутался клубами дыма или пара, грохот стал просто чудовищным, и всё скрыла тьма. Наутро никакого острова уже не было! Кормчий уверен, что как нас ни мотало, он сумел потом восстановить нужное направление. Но остров пропал, ушёл на дно моря!
