— Наступишь и споткнёшься, госпожа.
Андромаха резко остановилась.
— Послушай, Феникс, ты веришь в это?
— Во что? — растерялся старый придворный.
— В смерть Неоптолема и... в то, что это... Гектор?
— Не знаю.
— Хорошо, — она вздохнула и осторожно обернулась, дабы убедиться, что ни Пандион, ни Гелен не шли за ними следом. — Хорошо, Фишке! Но как ты думаешь: если человек лжёт, называя своё имя, если называет себя не тем, кто он на самом деле, то не могут ли оказаться ложью и остальные его слова?
Феникс растерялся. Он уже слишком хорошо знал Андромаху, чтобы не заметить, как неожиданно быстро она пришла в себя после только что пережитого удара.
— Ты говоришь о свидетельстве Одиссея? — быстро спросил старик.
— Я говорю только о том, что он не Одиссей.
Старик остановился так резко, что едва не оступился на совершенно ровных плитах. Они с царицей шли в это время через лестничную площадку, в её комнаты, куда Фениксу, одному из немногих, был разрешён вход. Да, и у него с самого начала мелькала эта мысль: а что если приезжий не тот, кем он себя называет? Но некоторые из мирмидонцев, что были на войне, будто бы узнали его, об этом уже говорили в толпе. И Гелен прежде не раз и не два видел Одиссея. А самое главное: к чему бы такая ложь? Какой в ней смысл?
— Царица, ты... Ты уверена?
Она посмотрела на него снизу вверх своим особенным, глубоким, спокойным взглядом.
— Уверена. Как в том, что я — Андромаха, а ты — Феникс.
— Но ты ведь видела Одиссея только издали, на поле боя.
— Ничего подобного! Я видела его так же, как сейчас вижу тебя. Он был в Трое, на празднике Аполлона, с Ахиллом и Антилохом. И на стадионе сидел очень близко от нас с Гектором.
Старый придворный чувствовал всё большее изумление. Уже не от того, что обнаруживался такой невероятный, по его мнению, бессмысленный обман, но от того, как немыслимо твёрдо держалась, как спокойно и точно рассуждала эта женщина. «Почему бы ей и не царствовать? — мелькнула у него вдруг странная мысль. — Да не у каждого мужчины столько выдержки и разумения... А людям не докажешь!»
— Но прошло пять лет, госпожа! — осторожно возразил он. — Ты точно помнишь облик Одиссея?
— Помню. Этот... приезжий очень на него похож.
Феникс вздохнул:
— Ну, тогда... Что-то ты могла позабыть, что-то за эти годы могло в нём измениться.
— Могло, — с тем же почти холодным спокойствием сказала Андромаха. — Но есть приметы, которые не меняются. Цвет глаз у человека всегда один и тот же. У Одиссея глаза серые. А у этого человека они карие. И ещё... Эфра! Эфра, ты где?
Они вошли в покои царицы, и рабыня тотчас прибежала на её зов.
— Ты устроила нашего гостя? — спросила царица, опускаясь в кресло, застеленное светлой шкурой рыси, и указывая Фениксу на другое кресло.
— Я всё сделала, как ты велела, госпожа. Сейчас он, кажется, спит.
— А ноги ты ему омыла?
— Само собою.
Андромаха быстро взглянула на Феникса и задала рабыне ещё один вопрос:
— Видела, какой у него шрам на левой ноге?
Старуха покачала головой, с выражением недоумения:
— Никакого шрама у него на ноге нет, моя милая госпожа. Ни на левой, ни на правой.
Андромаха сердито пожала плечами:
— Эфра, ты ослепла! У Одиссея на левой ноге, от колена до самой щиколотки — глубокий, рваный шрам. Я его заметила там, на стадионе. А Эней ещё спросил базилевса, кто из наших воинов нанёс ему такую жестокую рану. На что Одиссей ответил... я даже слова запомнила: «Нет, Эней, никому из троянцев честь этого удара не принадлежит. Это — след от клыков кабана. Я получил рану много лет назад, во время своей самой неудачной охоты!» Так он сказал. Как ты могла не заметить шрама? Он так глубок, что в нём должны были застревать твои пальцы, когда ты омывала ноги гостя!
Рабыня обиделась:
— Ты что-то путаешь, госпожа, либо боги стёрли эту отметину с тела базилевса! Нет у него никакого шрама ни на одной из ног. По крайней мере, ниже колена.
— Нет, так нет, — пожала плечами Андромаха и задумчиво, уже почти не глядя на Феникса, проговорила: — Я очень близко увидела его ноги, когда упала, там, на террасе... И сразу не смогла понять, что меня так поразило.
Ошеломлённый старик несколько мгновений молчал. В это время рабыня, повинуясь знаку своей госпожи, поднесла ему чашу с водой, подслащённой тростниковым соком, и блюдо с сушёными смоквами. Почти не думая, он взял и надкусил один из плодов.
— Но... Зачем ему это может быть нужно? — выдохнул, наконец, Феникс.
Царица вновь пожала плечами.
— Наверное, он надеется, что Пенелопа не помнит цвета глаз Одиссея и забыла про шрам. Она восемнадцать лет не видела мужа, поэтому, кто знает? Другое дело, правду или ложь самозванец рассказал о Неоптолеме? И если это ложь, то что заставило его лгать?
Она помолчала, всё более мрачнея, и добавила совсем тихо:
— Или кто?
Глава 5
Астианакс почти не спал в эту ночь. Его комната была смежной с комнатой матери, и, как ни тихо она плакала, он это слышал... Ещё год назад мальчик тут же прибежал бы к ней, обнял, стал утешать. Или сам бы заплакал. А теперь вдруг понял: лучше, если мама будет думать, что он спит и ничего не слышит.
Под утро Астианакс уснул, даже увидел что-то во сне. Но вот Тарк ткнулся в плечо влажным кожаным носом, и мальчик резко открыл глаза, понимая, что сон прервался. Пёс лизнул его в щёку. Он редко ластился — его ласка обычно означала, что умный зверь чувствует напряжение или слабость хозяина и выказывает ему поддержку. Наверное, Тарк провёл ночь в комнате Андромахи, значит, она всё-таки была не одна!
Мимо постели мальчика осторожными шагами прошла царица. Она глянула через плечо, увидела приоткрытые глаза сына и улыбнулась — ни взгляд, ни улыбка не выдали её — казалось, она вовсе не плакала.
— Спи, спи, сыночек! Тарк, не буди его. Идём лучше со мной. Идём, погуляем!
Обиднее всего Астианаксу было тут же понять, что он, выходит, не до конца проснулся, не то бы вскочил и побежал за мамой. Но оцепенение короткого, странного сна оставило его лишь тогда, когда лёгкие шлепки её сандалий смолкли на ступенях лестницы.
Мальчик вскочил и бросился к дверям, на ходу надевая тунику. Потом бегом вернулся за своими сандалиями.
Ни на террасе, ни внизу, возле террасы, её не было, и Астианакс повернул назад — наверное, она вышла с другой стороны дворца. Внутреннего двора здесь не было — небольшая запасная дверь вела к расположенным на отлёте хозяйственным постройкам и кузнице. Однако раб Гилл, подметавший землю между кузницей и загоном для овец, сказал, что не видел царицы.
