— Вот крыса! — сморщившись, воскликнула Пентесилея и брезгливо пнула его ногой. — Шею бы тебе свернуть, а не руку выворачивать.
— Это успеется, — Одиссей улыбнулся, благодарно кивнув амазонке. — Кажется, я всё понял. Но хочу просить совета. Я слышал, царь Гектор, что твой отец некогда записал свод законов для жителей Троады, и что законы эти необычайно справедливы и мудры. Среди них сеть, если я не ошибаюсь, перечисление наказаний за различные преступления. Скажи мне, какие проступки, по вашим законам, караются смертью?
Гектор пожал плечами.
— Их не так уж много. Мой отец был против жестокостей. Смертью у нас карается убийство, совершённое без веской причины, кража или порча имущества и ценностей, принадлежащих храму, поджог чужого жилища, если при этом погиб хотя бы один человек, насилие, совершенное над девушкой, если твёрдо доказано, что это действительно насилие. Ну... ещё мужеложество либо попытка склонить к нему юношу или мальчика. Но только при мне таких случаев не было — эта пакость пришла к нам когда-то с Востока, когда наш дед, царь Лаомедонт, наприглашал в Трою персидских учёных и мудрецов, а с ними понаехали их слуги и рабы. На востоке такое водится, а у нас нет — мы здоровый народ.
— На Итаке об этом скорее всего и не слыхали! — усмехнулся Одиссей. — Ясно. И я буду следовать мудрым законам царя Приама. Эти двое, как я понимаю, хотели и пытались убить Телемака, но вот он, живой, стоит возле меня. С другой стороны, погибли его воины, около двадцати человек. Те, кто убивал, как сказал Алкиной, мало виновны в этом — они не знали, кого и за что им приказали убить. К тому же хоть они и не рабы, но в самом деле зависят от тех, кто им приказал... Алкиной не мог быть в бухте, как доказала Меланто и подтвердил Аросий. Лейод там был, и очень возможно, что стрелял именно он.
— Нет, это не я! — проскулил Лейод.
Некоторые из женихов засмеялись: его трусость переходила уже все границы.
— Давай его сюда, Пентесилея! — воскликнул Одиссей. — Не то тебя стошнит от того, что приходится его трогать. Давай, вряд ли он опять побежит.
Амазонка подняла афинянина на ноги и сильным пинком препроводила на середину зала.
— Ну? — спросил Одиссей. — Как тебя прикончить, Лейод? Драться ведь ты не будешь? Не то, что со мной, даже с последним рабом.
— У меня рука сломана! — завопил пленник.
— Вывихнута, это раз. Второе — у тебя две руки. Но ты не воин, ты — жалкая каракатица, о которую противно марать руки. Эй, кто там позади него, посторонитесь: вдруг я за эти годы стал медлительнее и эта тварь успеет увернуться от стрелы! Не хотелось бы, чтоб она задела кого-то другого.
С этими словами базилевс подхватил свой могучий лук.
Но он не успел наложить стрелу. Отчаянно завизжав, Лейод схватил оказавшийся рядом светильник и, направив чашу, из которой во все стороны брызнуло горячее масло, на отступивших от него людей, ринулся к выходу, в этот момент свободному.
— Э, нет! Эта свинья от меня не удерёт!
Никто даже не успел заметить, в какое мгновение стоявший возле дальнего стола мясник Курий ухватил один из ножей, поданных для резки мяса, и шагнул наперерез беглецу. Нож был короткий, к тому же довольно тупой, однако в мошной руке Курия он стал достойным оружием. Лейод ещё раз коротко взвизгнул и рухнул на пол, лишь дважды дёрнув ногами.
Напряжение собравшихся в этот момент достигло уже такого предела, что некоторые в зале расхохотались. Другие, напротив — помрачнев, умолкли.
— Так! Уже легче, — проговорил Одиссей. — Спасибо, Курий. Рабы, посмотрите, не загорелись ли где-то циновки или подстилки на скамьях. Ну, а с тобой что мне делать, Алкиной?
— Если ты вернулся и впрямь таким же могучим и отважным, царь Одиссей, то докажи это и выйди со мной на поединок! — воскликнул молодой человек. — Убить безоружного легко, а ты одолей меня в честном бою. Я не натянул твоего лука, но и ты не сделал этого, перепоручив это дело женщине. И сейчас тебе стрелять не пришлось: мясник поспел раньше. Ну что же, докажи свою силу!
Впервые за всё время лицо Одиссея залила яркая краска гнева. Он встал, сверкая бронзой доспехов, спокойно вскинул лук, натянул тетиву до отказа, и стрела, пройдя сквозь большую серьгу в левом ухе Алкиноя, вонзилась в деревянную опору потолка. Её оперение осталось торчать из круглой серьга, которая при этом едва не оторвала юноше мочку. Кровь алыми брызгами запятнала его хитон.
— На два пальца правее, и она была бы в твоём горле, глупец! — в ярости крикнул царь. — Драться со мной хочешь? Ну, давай! На мечах или на кулаках? Или как? Сказать по чести, я не прочь сделать из одного наглеца два-три куска! Эй, принести ему доспехи и оружие!
— Не убивай его, царь! — в отчаянии крикнула Меланто, по-прежнему стоявшая на коленях перед базилевсом.
— Ещё кто кого убьёт! — запальчиво крикнул Алкиной, переломив древко стрелы, пригвоздившей его ухо к деревянному столбу. — Это мы ещё посмотрим!
— Он убьёт тебя, можешь не сомневаться, глупый мальчишка! — спокойно повернулся в его сторону Гектор. — Ты не был на войне, и оружие для тебя — игрушка. А воин, не бывший в битве, драться по-настоящему не умеет. К тому же я двенадцать лет видел Одиссея в сражениях и знаю, что он стоит пятерых таких, как ты, даже и имей ты опыт. Ты наделал здесь столько пакостей, что убить тебя Одиссей двадцать раз вправе. Считай себя уже мёртвым!
Алкиной вновь вспыхнул, но тут его взгляд встретился со взглядом Одиссея, и краска залила щёки знаменитого задиры.
Какое-то странное смущение овладело им. Возможно, это был стыд, хотя Алкиною никогда прежде не случалось его испытывать, и он не смог понять, что с ним происходит. Однако молодой человек опустил глаза и проговорил:
— Если даже так, то всё равно лучше умереть, защищаясь. Я не баран для жертвоприношений.
— Да никто и не приносит тебя в жертву, — уже своим обычным голосом сказал Одиссей. — Ты не покушался на Телемака, хотя и был участником заговора, поэтому, согласно законам царя Приама, я, возможно, и не прав, не надо доспехов, рабы — я поспешил. А теперь, Алкиной, прежде чем я решу, что с тобой делать, ответь: ты взял Меланто в любовницы для того, чтобы она следила за царицей и доносила тебе обо всём? Так?
— Нет, — найдя в себе силы, молодой человек рассмеялся. — Это уже потом я понял, что её можно для этого использовать. Вернее, Лейод мне подсказал, но он этого уже не подтвердит. Я любовничал с Меланто потому, что она мне нравится, царь! У неё жаркие объятия и хорошее, крепкое тело. А то, что она нам доносила... Про покрывало-то она не рассказала, так что, может, ты простишь её?
Базилевс вздохнул и повернулся к жене. Пенелопа во время этого разговора подошла к нему и стояла позади скамьи, на которую Одиссей вновь опустился, справившись со своей яростью.
— Пенелопа, ты гневаешься на Меланто? — спросил он.
— Совсем нет! — поспешно ответила царица. — То, что она была угодлива с этими людьми, умеряло их раздражение, и они вели себя в нашем доме всё же более пристойно, чем, я думаю, могли бы. А моей тайны она не выдала, не важно, по какой причине. Я на неё не сержусь.
