— Он сказал, что я какая-то особенная, — пробормотала Сашка. — А потом — что ошибся, и я, как все… Тебе что-то подобное говорил?
— Нет. Знаешь, как он, мягко стелет… «Очень хорошо, Костенька, на завтра вот этот столбик, что я пометил красным…»
Костя очень похоже изобразил Стерха. Сашка невесело усмехнулась.
— Чем я могу тебе помочь? — спросил Костя.
— Подойди ко мне завтра… то есть сегодня… вот так же. И снова спроси, почему меня не было на паре.
Костя повернул голову. По его взгляду Сашка поняла: он думает, что над ним издеваются.
— Я серьезно, — она потупилась. — Мне… не с кем поговорить.
— А Егор?
Сашка задумалась.
Не о Егоре. Сейчас, на стылом подоконнике продуваемого сквозняками коридора, она впервые поняла, что этот день, прожитый начерно, никто не будет помнить, кроме нее… и еще, разве что, Стерха с Портновым, но их здесь нет, и им нет дела до Сашкиной личной жизни. А значит, она может говорить Косте все, что угодно. Все спишется. Все уйдет. Завтра утром Костя снова удивится и встревожится, почему Сашка не пришла на специальность.
— Если бы у тебя был день, который никак тебе не зачтется, ни в какие «ведомости» не пойдет… что бы ты сделал?
— Ограбил банк, — пробормотал Костя. — Знаешь, был такой фильм…
— Да, я что-то помню… мама, вроде бы, приносила кассету. И мы смотрели вдвоем. Еще без Валентина. Я тогда не знала… не думала, что это случится со мной.
По коридору прошла, шлепая тапочками, Аня Бочкова. Остановилась в двери душевой:
— Сашка, ты Портнова не боишься? Почему на специальность не ходишь?
— Мне разрешили, как лучшей студентке, — Сашка мельком взглянула на Костю.
Аня хмыкнула, вошла в душевую и закрыла дверь.
— Донесет Женьке, — сказала Сашка.
Костя ощетинился:
— Что именно донесет?
— Уж найдет, что. Но это не имеет значения, потому что завтра начнется все сначала, и все переиграется по-новому… Послушай, ты говоришь, у меня сильная воля. А я ни на что не могу решиться. Пройтись по институту голой, напугать англичанку крысой, утопиться в проруби… Вот какие у меня дурацкие мысли. И ведь они неосуществимы. Потому что я должна и должна сдавать Стерху новые фрагменты. Он говорит: «Есть крохотная подвижка». Триста шестьдесят пять одинаковых дней, и крохотная подвижка превратится в маленькую подвижку. Десять повторяющихся лет — и мне разрешат сдавать первый зачет.
— Сашка, — тихо сказал Костя. — Я твой должник… Давай я тебе помогу.
— Как?!
В душевой приглушенно шумела вода.
— Ты меня прости, что я тогда так сказала, — проговорила Сашка. — Я… была не права.
Костя молчал.
Сашка неловко спрыгнула с подоконника:
— В общем, спасибо за сочувствие, но если я не пойду сейчас работать, то завтра… то есть сегодня…
— Погоди, — сказал Костя. — Покажи, как ты работаешь для Стерха.
* * *
В половине десятого вечера она вспомнила, что обещала Егору зайти в девять. Подумала — и решила, что суетиться поздно. Все равно с утра Егор не будет знать, что она не пришла. Они снова усядутся на матах в спортзале, и Егор снова скажет ей: «Давай поженимся».
Ну почему ее с каждым разом все больше злит это предложение?!
Они с Костей сидели в Сашкиной комнате, три белых точки посреди черного листа то налетали огнями поезда, то отдалялись, как созвездие на мутном небе. Сашка пыталась проработать фрагмент под номером двадцать четыре, но всякий раз, досчитав до семидесяти, обрывала попытку.
— Я не могу понять, что происходит, — признался Костя. — Это… как музыкальное вступление, которое все повторяется и повторяется, а самой-то песни и нет. Может быть, если я сам попробую… посмотреть на этот фрагмент, мне придут какие-то мысли? Хоть намек, хоть идея, как тебе помочь?
— Нет, — сказала Сашка поспешно. — Не стоит. Это чужое упражнение. Стерх убьет нас обоих.
— Я могу поговорить с ним, — сказал Костя. — Со Стерхом.
— Завтра.
— Да… А завтра будет поздно… — Костя несильно подергал себя за волосы. — Может, тебе стоит вернуться к этим… к трекам на диске, к плееру?
Сашку передернуло от омерзения.
— Я думаю, Стерх был не прав, когда дал тебе альбом, — сказал Костя.
— Ты считаешь? Может, будешь преподавать на его месте?
— Не смейся. Он психологически был не прав. Он решил, что проблема в диске, а проблема в тебе! Если он даст тебе распечатку, как мне, или тетрадь, как Женьке… Все равно ничего не получится, потому что ты не хочешь.
— Ты же видишь, я хочу. Я на стенку лезу, так стараюсь!
Костя упрямо покачал головой:
— Ты сопротивляешься. Ты борешься за себя.
— Стерх точно так же говорил, — вспомнила Сашка. — «Вы боретесь за себя в устоявшемся обличье, две руки, две ноги…»
— Да. И ты права. А я вот не смог бороться.
— Да, но ты живешь нормально, а я…
— Я живу нормально?
После этих его слов стало тихо, и в тишине прошло длинных пятнадцать минут. Сашка не решалась заговорить; Костя, сын своего отца, внук своей мертвой бабушки, муж Жени Топорко, которая не стала менять фамилию, чтобы не быть Коженниковой… Костя, студент-второкурсник института специальных технологий города Торпы…
— Прости, — сказала Сашка.
— Да и ты меня, — Костя сгорбился. — Я хочу тебе помочь, но у меня нет злости. Я ударил бы тебя, — он криво улыбнулся, — но… не могу тебя бить. Наверное… он прав.
— Кто? — спросила Сашка, заранее зная ответ.
— Он, — повторил Костя. — Он обо мне очень невысокого мнения, знаешь. Я пытался раскрутить маму на разговор… о нем. Как так вышло, что он стал моим отцом? — Костя в отчаянии хлопнул ладонью по подоконнику. — Как меня угораздило стать его сыном? Кто он вообще такой?
— И что сказала мама?
— Ничего. Она вообще не желает о нем говорить. У нее истерика начинается — после стольких-то лет!
— Как же она отпустила тебя в Торпу?
— А как твоя мама тебя отпустила? Наверняка нашлись какие-то… резоны. У моей всю жизнь, всю свою жизнь, сколько я себя помню, был бзик насчет армии. Будто бы ей цыганка нагадала, или что-то в этом роде, что меня в армии обязательно убьют. Если она меня во дворе видела с деревянным пистолетом… Такое начиналось! — Костя вздохнул.
— Он сыграл на ее страхе, — сказала Сашка.
Костя поднял глаза:
— Он вообще… играет на страхе. Твоем. Моем.
