Лена не ощутила радости от такого конца очередного брака Владимира, но все же не смогла не ответить: «Зато как весело, обрати внимание. Со мной же, насколько помню, тебе скучно было».
«Лена, ну не в этом дело, – набрал Владимир. – Ну в другом причина совершенно. Люблю я ее, понимаешь ты это? Ты же кого-то любила? Не меня – это точно. Но кого-то же».
Владимир был прав, но это было обидно, поэтому часть правоты последнего высказывания можно было проигнорировать.
«С чего ты взял, что не тебя?» – спросила она.
«По-другому все это выглядит, Лена, – ответил Владимир. – У меня же было ощущение, что я только с частью тебя живу, а есть еще одна Лена, у которой неизвестно что творится. Будто у тебя вторая жизнь есть, более интересная, но ты мне ее не показываешь. Да хоть бы раз ты сказала, что некоторые книжки, которые я читаю – параша полная, а ты вот с этой вежливой миной слушала меня, ну, это ни в какие ворота».
«То есть я еще и виновата, что ты читал всякую муру?» – удивилась Лена.
«Я и сейчас ее читаю, неважно. Дело в отношении. Дело в том, чтобы просто сказать, что думаешь, а не таить, не кроить физиономию сноба, когда тебе что-нибудь говорят, и при этом молчать или вежливо смеяться, как над слабоумным. У меня ведь, Лена, на самом деле не выявлено задержек в развитии, я ведь, Лена, руковожу людьми, как-то они меня ухитряются уважать за что-то. Ты же холодная была, даже непонятно было, зачем ты согласилась на это замужество, ну, правда».
«Так вышло просто, – ответила Лена. – Много всего совпало. Дура была – раз, почему-то боялась умереть в одиночестве. У меня просто знакомого в Тагиле только спустя несколько дней в квартире нашли, не хотела так. Плюс еще мама номер отколола, так что до сих пор не понимаю, что это вообще».
«Мама у тебя, конечно, да», – после долгой паузы ответил Владимир.
«А затем ты то же самое, в принципе, устроил, что и мама, – поддела Лена. – Теперь хотя бы знаешь, каково это. Теперь можем на равных разговаривать».
Он послал ей сначала смеющийся до слез смайл, а затем наклейку в виде аплодирующего котика, а потом добавил: «Туше».
По словам Владимира, в первый вечер разлуки с женой он просто напился коньяка и отрубился с мыслью, что Мария одумается. Во второй вечер, когда выяснилось, что Мария никак не поменяла своего настроя, Владимир снова напился все той же бутылкой коньяка, второй ее половиной. Когда на третий день стало ясно, что все серьезно и неотвратимо, Владимир понял, что никакой печени не хватит так переживать, что алкоголя он уже не хочет. У него наступил период листания телеканалов, но и это надоело, тогда он, возвращаясь с работы в свою, купленную еще до брака с Леной квартиру, ложился на кровать, глядел в потолок и сидел в интернете с телефона, лайкая все, до чего мог добраться, ввязываясь в политические споры, так что лишился нескольких друзей и со стороны патриотического лагеря, и со стороны либерального.
«И сколько это вообще длится-то у тебя?» – не удержалась Лена, потому что кризис Владимира показался Лене многомесячным.
«Неделя с лишним, – ответил Владимир. – Но вот мысль, что многие люди путают свою мизантропию со своими политическими убеждениями, – это ведь не от депрессняка. Сейчас думаю, может, ММО какую поставить, один хрен по вечерам делать нечего, а там такие же, как я, сидят небось под пиво, вступлю в какой-нибудь клан, буду за жизнь тереть с другими пузатиками».
«Тебя и оттуда попрут», – предрекла Лена.
«А ты как справлялась?»
«Прекрасный вопрос! – ответила Лена. – Когда школьные дела, то бегаю вся в мыле, особо не до рефлексии, а когда совсем тяжко, стишками ставлюсь».
Она сама не поняла, зачем это написала, только в момент, когда сарказм таким вот образом разыгрался, она уже не могла остановиться. Это была некая попытка сказать хоть кому-нибудь правду, не опасаясь, что подобное выльется в разборки, что Владимир поверит в такое. Он и не поверил: «Ага, ага. Еще скажи герычем. На учительскую зарплату. Ну, серьезно».
«Нет, давай уж сам», – ответила Лена.
Стишки не были заброшены вместе с окончанием торговли ими. Иногда Лена ненавидела себя, если отвлекалась на их сочинение, в то время как дочкам требовалась помощь, если становилась рассеянной в поиске слова вместо того, чтобы проявить участие. Когда с нетерпением ждала, что дочери уснут или уйдут, чтобы продолжить сочинять, или ненавидела учеников и свою работу, потому что они отвлекали от очередного текста, когда нужно было заниматься школьными бумажками, проверкой уроков, курсами подготовки к ЕГЭ, и поэтому ловить текст буквально в воздухе по пути до магазина и дома. Никакой речи о попытке поймать свою «Рождественскую звезду» уже не было. Появился просто навык для обычного прихода, когда сам стишок не нужно было даже записывать куда-то, обычное какое-нибудь восьмистишие. Имелась у нее и папка в запароленном ноутбуке, куда она сбрасывала то, что казалось ей если не многообещающим, то хотя бы не безнадежным для поисков в периоды, когда реальность не отзывалась ни одним интересным словосочетанием, была молчаливой, как для остальных. Там же порой оседали готовые тексты.
Речь пыталась зацепить как-нибудь Аню и Веру, затащить к себе, внутрь хотя бы одной вещи. Неизвестно, зачем это было нужно речи, но Лена раскусывала поползновения своей стиховой способности и пресекала их даже во время сильной ломки. Любые намеки на что-то двойное – знак зодиака, каре Веры или косу Ани, на их увлечения, на музыку, которую играла Вера (Лист был исключен из текста); акварелям и карандашам было запрещено появляться в стишках, но все это пыталось быть использовано речью, иногда даже с иллюзией безальтернативности, как бы с насмешкой, что другие слова здесь не встанут, а если встанут, то прихода не будет. Отражения и двойники, параллели и отпечатки. Лена не понимала точно – суеверие ли это, придуманное ею самой, либо уже тихое безумие. Просто у Блока она не встречала этой приметы, его герои тащили всё в койку и в стихи, вообще не сомневаясь, что у подобного могут иметься какие-то последствия. В романах никаких последствий и не наблюдалось, за исключением совсем обыденных, вроде попытки прочесть свеженькое городовому и отсыханию в участке, накуривания стишком племянника и дальнейших скандалов с родственниками.
«А вообще, Ленка, интересно у нас получилось, – отозвался Владимир примирительно. – Люди обычно же как-то сначала дружат, затем влюбляются, потом женятся, затем друг друга ненавидеть начинают, потом разводятся, а там, снова дружат, если повезет. А мы сначала расписались, детей завели, затем стали неприязнь испытывать, а теперь дружим. Сильно странно все это, согласись».
«Про неприязнь ты это смягчил, конечно. Я тебя на самом деле ненавидела, да и сейчас иногда накатывает, когда ты там милуешься со своим чадом, но в целом, да, забавно у нас вышло, интересно даже, чем это все закончится».
После этой реплики они замолкли на сутки друг для друга, режим радиомолчания как будто наступил меж двумя аккаунтами.
«Мама, поехали с нами», – предложила Вера, заметив, что озабоченность матери выше той, которая сопровождает обычно сборы в гости, всю эту возню с прическами и одеждой. «Молчи вообще, ужасная девочка», – отшутилась Лена. За несколько дней, что прошли с момента перелома, Веруня жутко уделала гипс: он был серый и напоминал какую-то половую тряпку, намотанную на руку. Сама собой, не высказанная никем, возникла мысль обновить гипс бинтом поверх, бинта на даче не оказалось, за ним были посланы одновременно Аня и Женя, точнее, послана была Аня, а Женя, раз уж все равно крутился тут чуть ли не с девяти утра, послан был тоже. Оба сгинули на час, при десяти-то минутах езды на велосипедах туда и обратно. Лена звонила Ане, Аня говорила, что едет, но все вот никак не приезжала.
