— Я только подаю коктейли. Я их не смешиваю.
— Вы — бармен для тех, кому не надо ничего смешивать, а вот, скажем, я хочу еще скотча. Вы замечательно налили мне первую порцию.
Он смотрел на нее изучающе, словно только что увидел.
— Вы опять стали выше.
— Вы пообещали, что это отразится на моих чаевых.
Он покачал головой:
— Нет, это вы мне сказали, что это может отразиться на чаевых, но вы ошибаетесь. Мне абсолютно все равно, какого вы роста. Снимайте туфли, а я вас чем-нибудь угощу.
Когда, интересно, он успел допить свой скотч? Ничего себе фокус. Она ведь наблюдала за ним и все равно ничего не заметила. Может быть, когда Генрих готовил виски-сауэр? Она на минутку отвлеклась. Франни взяла стоявшую перед ней бутылку.
— Вы ничем не можете меня угостить. Правила не позволяют.
Леон подался вперед.
— Verboten?
[1] — спросил он, понизив голос.
Франни кивнула. Лед в его стакане не потускнел и ни капли не подтаял, так что менять его на свежий не было смысла. И виски она отмерять не стала, просто плеснула на глазок. Сверкающий дозатор сделал ее самонадеянной: Франни чересчур высоко подняла бутылку и пролила немного виски на стойку рядом со стаканом. Устранила непорядок, положила свежую бумажную салфетку. По правде сказать, даже если не нужно ничего смешивать, бармен из нее никудышный.
— Так что вы делаете в Чикаго?
— Вы, должно быть, психоаналитик.
Он вынул из кармана пиджака пачку сигарет и вытряс одну.
— Когда я стану хвастаться, что обслуживала Леона Поузена, меня непременно спросят, что он забыл в Чикаго.
— Леона Поузена? — переспросил он.
Вот это номер, такого Франни не ожидала. Но ведь она ни разу не видела его живьем. Знала его лишь по фотографиям на обложках, да еще и старым.
— Вы не Леон Поузен?
— Он самый, — сказал он. — Но с людьми вашего поколения я редко имею дело. Не думал, что мое лицо окажется вам знакомо.
— Вы решили, что вам просто попалась необычайно услужливая официантка?
Он пожал плечами:
— А может, вам захотелось меня обольстить.
Франни почувствовала, как заливается краской, кажется, в баре это с нею случилось впервые. Леон Поузен махнул рукой, словно отгоняя только что высказанное предположение.
— Забудьте. Нелепая мысль. Вы умница, вы читаете книжки, вы сегодня наливали скотч Леону Поузену, и, пожалуйста, зовите меня Лео.
Лео. Могла ли она назвать Леона Поузена — Лео?
— Лео, — произнесла она, пробуя имя на вкус.
— Франни, — сказал он.
— Дело не только в том, что вы Леон Поузен, — сказала она. — Лео Поузен. Мне вообще интересно общаться с людьми.
— Так вы хотите знать, что я забыл в Чикаго?
Все шло не совсем так, как она планировала.
— Да, в общем, нет. Я просто поддерживаю разговор.
Он поднял стакан и сделал крошечный глоточек, чуть-чуть пригубил, будто из вежливости.
— Вы журналистка?
Она прижала руку к сердцу:
— Честное слово, я официантка. Я подаю коктейли.
Вообще-то Франни повторяла это себе каждый день перед уходом на работу, почистив зубы и глядя в зеркало в ванной: «Я — официантка, я подаю коктейли». Совершенство достигается упражнением. Она вынула из кармана передника увесистую зажигалку «Зиппо», большим пальцем откинула крышку. Леон Поузен наклонился было, но тут же отшатнулся назад и покачал головой.
— Нет-нет, не смотрите на сигарету, смотрите на меня. Когда вы даете человеку прикурить, смотрите ему в глаза.
Это оказалось крайне сложно, но Франни сумела. Леон Поузен склонился к язычку пламени в ее руке, твердо глядя ей в глаза. Франни ощутила, как у нее в груди что-то дрогнуло.
— Вот, — сказал он и выдохнул дым в сторону. — Вот как получают большие чаевые. А не за туфли.
— Я запомню, — ответила она, гася огонек.
— Итак, я приехал в Чикаго, чтобы выпить, — сказал он. — А живу я покуда в Айова-Сити. Вы бывали в Айова-Сити?
— Я думала, вы живете в Лос-Анджелесе.
Он покачал головой:
— Не увиливайте. Я задал вам вопрос.
— Я никогда не была в Айова-Сити.
Он отпил еще, словно проверяя, не стал ли виски вкуснее от сигареты, — похоже, что стал.
— Туда не поедешь просто так, без дела. Вот если ты выращиваешь кукурузу, торгуешь свиньями или пишешь стихи — тогда тебе дорога в Айова-Сити.
— Потому-то я там и не была.
Он кивнул:
— В тамошних барах полно студентов. Терпеть не могу пить в барах, где полно студентов, но хуже всего не это.
Он замолчал. Теперь ее реплика. В этом спектакле Лео Поузену был нужен напарник.
— А что тогда хуже всего?
— Оказывается, лед у них в барах содержит гербициды — ну, гербициды, пестициды, еще какое-то там жидкое удобрение. Их чувствуешь прямо на вкус. Ну, то есть не только лед, разумеется, а вообще вся вода, вся, кроме той, что привозят в бутылках из Франции. Говорят, по весне, когда начинает таять снег, становится совсем скверно. Концентрация всей этой дряни увеличивается. Даже зубная щетка отдает удобрениями.
Франни кивнула:
— То есть вы приехали в Чикаго выпить, потому что лед в Айове отдает удобрениями?
— Ну да. И еще из-за студентов.
— Вы что, преподаете там?
Он небрежно затянулся.
— Один семестр. Большая глупость с моей стороны. Поначалу думаешь — хорошие деньги, но когда сообразишь, во что это все тебе выльется, уже никаких денег не надо. И никто ведь заранее не растолкует, что там с водой, пока ты не подпишешь контракт.
— А не проще ли делать лед дома? Брать воду из Франции. И зубы ею чистить.
— Теоретически, конечно, можно, но на практике осуществить будет трудно. Придется или таскать с собой в бар ведерко со льдом, или пить дома в одиночестве, а я этого не люблю.
— Ну, так приезжайте в Чикаго и пейте здесь, — сказала Франни, она была рада ему, а почему он здесь оказался, ей было наплевать. — Всегда хорошо улизнуть ненадолго.
— Вот, теперь вы понимаете, — сказал он, хлопнув по стойке ладонью. — Сидар-Рапидс не спасет, больно близко.
— И Де-Мойн не спасет.
— Вы опять уменьшились.
— Вы мне велели снять туфли.
— Вы хотите сказать, что я велел вам снять туфли, и вы взяли и сняли?
