— Ты не бармен, — сказал он.
— Налить скотча в стакан я сумею.
— Ты работаешь в зале. Я не лезу в твой зал, потому что мне клиент приглянулся.
Он прикидывал, что бы такое запросить за услугу. Перед глазами у него замелькали заманчивые картинки. А если ненадолго уединиться в кладовке? Они там будут не первыми.
— Бога ради, Генрих, у меня был спецкурс по английской литературе. Я тебе начало «Ворона» могу наизусть прочитать.
Генрих и сам изучал английскую литературу, когда учился у себя, в Западном Берлине, правда, его больше интересовала Британия XIX века. Ах, как славно было читать Троллопа, зная, что тем, за стеною, такая роскошь недоступна. Он хотел спросить: «И куда нас завели книги?» — но вместо этого протянул руку и погладил золотистую косу, стекающую по спине Франни. Ему давно хотелось так сделать.
Франни было все равно. В ту минуту она готова была отрезать косу и подарить Генриху на память. Она вернулась за барную стойку, сняла с полки бутылку «Макаллана», не четвертьвекового — двенадцатилетнего. Незачем вводить человека в расход. Кинула в стакан несколько кубиков льда и залила их скотчем. Из каждой бутылки выглядывал сверкающий клювик дозатора, наливать через такой — одно удовольствие. Франни наслаждалась своими точными движениями и ощущением власти. Никто бы сейчас не убедил ее, что работа у бармена трудней, чем у официантки.
Леон Поузен бросил взгляд на противоположный конец стойки, где Генрих снимал с подставки винные бокалы, один за другим, и тщательно их протирал.
— И что вы ему теперь должны?
— Пока не знаю.
Франни положила салфетку и поставила стакан.
— Всегда узнавайте цену наперед. Пусть это станет уроком, который вы извлечете из нашей встречи.
Он отсалютовал ей стаканом, как бы говоря «спасибо, милая Франни, и доброй ночи». Франни понимала, что на этом их разговор окончен и что ей пора заняться делом, например пойти проведать свои столики, но не двинулась с места. Нет, она не хотела болтать с Поузеном о литературе или спрашивать, чем он занимался с тех пор, как двенадцать лет назад издал «Септимуса Портера». Она не собиралась портить ему вечер. Но, глядя на него через барную стойку, она вдруг ясно увидела свою жизнь — скучную и тяжелую. Решение пойти на юридический было чудовищной ошибкой, совершенной в угоду другим, и теперь из-за этой ошибки она была в долгах, как диккенсовский персонаж, как те несчастные, рыдающие в студии у Опры; она ничего не умела, ей нечего было предъявить миру, пока в бар Палмер-Хауса не зашел Леон Поузен. Он пил из стакана, наполненного ее рукой. Он словно светился, и Франни по ту сторону барной стойки не была еще готова оторваться от этого света. Вот так день за днем бросаешь в парке хлебные крошки птицам — и вдруг на спинку скамьи опускается странствующий голубь. Это была не просто удивительная случайность, это было чудо, и Франни боялась шевельнуться — лишь бы его не спугнуть.
— Вы здесь живете? — спросила она.
— Каково это, — спросила она странствующего голубя, — жить, когда весь мир думает, что вы вымерли?
Он оглядел зал через плечо, подняв тяжелые веки.
— В Палмер-Хаусе?
— В Чикаго.
На ходу выпутываясь из пальто, шарфов и шляп, в бар вошла парочка — и устроилась у стойки через два стула от Поузена. Кругом столько пустых стульев, выбирай не хочу, зачем садиться так близко? До Франни долетал запах женских духов, тяжелый, приятно терпкий. Тут она сообразила, что посетители нарочно уселись прямо перед ней. Она же бармен.
— В Лос-Анджелесе, — ответил Леон Поузен после некоторой внутренней борьбы. — Зависит от того, как посмотреть.
— Виски-сауэр, — сказал мужчина, сваливая верхнюю одежду на соседний стул.
Шерстяная куча тут же начала съезжать, но он успел ухватить пальто за рукав, а потом кивнул в сторону своей спутницы:
— Дайкири.
— С содовой, — сказала женщина, снимая перчатки.
Франни замялась, не зная, как бы им объяснить, что она не по этой части, но тут на выручку пришел Леон Поузен.
— Она не смешивает напитки, — сказал он. — Может налить стакан скотча, но для коктейля нужно звать специалиста.
Он посмотрел на Франни:
— Так ведь?
Франни кивнула. Она влезла не в свое дело, оказалась не на своем месте и теперь сбивала людей с толку.
— Я могу сделать виски-сауэр, — сказал Леон Поузен мужчине, потом взглянул на женщину и покачал головой. — А дайкири не смогу. Но ручаюсь, у них где-то в загашнике есть смесь.
— Не знаю, — ответила Франни.
— Попросите немца. — Леон Поузен указал парочке на Генриха, который по-прежнему полировал бокалы у дальнего конца стойки, старательно не обращая на посетителей внимания. — Ему будет приятно. Сейчас он чувствует себя задетым.
— А вы неплохо разбираетесь в здешних нравах, — сказала женщина.
Час был поздний. Кольца у нее под перчаткой не было.
— Не в здешних, — ответил Леон. — Все бары устроены одинаковы.
Он спросил Франни, как зовут бармена. Генрих, чьи уши улавливали такие высокие частоты, какие не снились ни одной собаке, услышал вопрос и отложил полотенце.
— Виски-сауэр, — снова сказал мужчина.
Когда заказ был сделан и Генрих продемонстрировал, как изящно он управляется с шейкером, парочка собрала вещи и отнесла их к угловому столику, — к столику, который должна была бы обслуживать Франни, не возникни у них с Генрихом мгновенной молчаливой договоренности о том, что он возьмет на себя и клиентов, и чаевые.
— Я родилась в Лос-Анджелесе, — сказала Франни, когда мужчина и женщина отошли, слава богу, от стойки.
Она столько ждала, чтобы сообщить это, что уже сомневалась — не забыл ли Поузен, о чем был разговор.
— Но вам хватило ума уехать.
— Я люблю Лос-Анджелес.
В Лос-Анджелесе она навсегда осталась ребенком. Там она плавала в бассейне у матери Марджори, скользила вдоль голубого дна в своем раздельном купальнике. Тень Кэролайн, дремавшей на надувном плотике, парила над ней прямоугольным облаком. Фикс сидел в шезлонге у самого бортика и читал «Крестного отца».
— Вы так говорите, потому что мы в Чикаго, а на дворе февраль.
— Если вам так не нравится Лос-Анджелес, что же вы там живете?
— У меня там жена, — сказал он. — Но я над этим работаю.
— Ну да, за этим и едут в Чикаго, — отозвалась Франни. — Подальше от жены.
«Бракоразводное законодательство, — подумала она, — вот уж к этой области права я на пушечный выстрел не подойду». И тут же вспомнила, что больше не подойдет ни на какое расстояние ни к какой области права.
— Слова настоящего бармена.
