Ну, она ему сегодня устроит!
— Я, собственно, почему попросил вас о встрече, уважаемая госпожа Слепцова. — Его взгляд снова заблестел приторной нежностью. — Могу ли я надеяться, что вы как-то повлияете на вашего супруга? И хотя он действует на основании генеральной доверенности, выданной собственноручно вашей матушкой, вы…
— Что?! — Она словно очнулась от кошмарного сна. — Какой, какой доверенности?
— Генеральной.
— А могу я взглянуть на документ? Или она осталась у него? Ну да, разумеется, у него. — Ирина принялась теребить ручки кожаной сумочки, которая очень подходила к ее платью и туфлям.
— У нас есть копия. Мы же собирали пакет документов. Готовились к сделке.
Хозяин кабинета, невзирая на явно лишний вес, легко сорвался с места и поспешил к несгораемому шкафу. Достал папку для документов, явно заранее приготовленную к ее визиту, и протянул Ирине.
— Нет, нет, мне немного некогда разбираться со всем этим. Меня интересует только доверенность.
— Копия, — поправил ее господин.
— Да, копия.
Копия генеральной доверенности лежала сверху. Он выхватил ее из папки и положил перед Ириной.
— Вот, смотрите, — пришлепнул он документ пухлой ладонью. — У нас возникли сомнения, к слову, и мы даже проводили экспертизу почерка. Нет, все верно. Доверенность выдана вашей матушкой. И нотариус подтвердил. А у вас сомнения, госпожа Слепцова?
— В каком смысле?
Она еле выговорила эти два слова. Еле нашла в себе силы разжать плотно стиснутые губы.
— У вас имеются какие-то сомнения в подлинности этого документа?
Его глаза наполнились азартом. Чего он ждал? Скандала? Публичного разоблачения Гоши? Идиот!
— Нет, сомнений нет.
Ирина встала со стула и принялась рыться в сумочке. Еще один насоветованный прием, позволяющий скрыть замешательство, растерянность. Скрыла или нет, неизвестно, но отдышаться смогла.
— Документ подлинный. Я это подтверждаю, — выговорила она, ровно дыша. И, направляясь к двери, обронила: — Я все поняла. Я с вами позже свяжусь.
Глава 25
Скверное настроение пришло с вечера. Неосознанно вдруг сделалось тревожно. Еще до того момента, как Ирка вернулась с работы. Он не понимал почему. Сел на диванчик в кухне, вытянул ноги, скрестил пальцы рук на животе, прикрыл глаза и принялся анализировать.
В салоне все было замечательно. Минувшая неделя оказалась очень прибыльной. Мастера еле успевали переводить дух, столько было клиентов. В салон вернулась Лялечка. Сначала позвонила и долго плакала, объясняя, почему она так поступила с ним. Несла какую-то пургу про верность подруге, про страх перед полицией, про грех перед Богом. Он даже не слушал ее. Почти. Лениво поглаживал денежные купюры в ящике, сложенные вертикально. Там их было прилично. И не слушал. Почти.
— Что ты хочешь, Ляля? — оборвал он ее рыдания, когда ему приспичило в туалет.
Она напросилась на встречу. Настаивала на приватной. Он отказался.
— Ты же понимаешь, что после того, что ты совершила, между нами ничего быть не может.
Он лукавил. Лялю он желал по-прежнему. Теперь, когда она так провинилась и сделалась еще более слабой, желал даже сильнее. И после ее звонка предался таким будоражащим фантазиям, что пришлось запираться в кабинете.
Ляля, не дожидаясь вечера, пришла почти сразу после звонка. Застыла виноватой куклой у порога.
— Хорошо, иди, работай. Но за подлость придется ответить.
— Я готова, — покорно кивнула она.
— Неделю работаешь бесплатно, — с ходу пришло решение.
— Я согласна.
И пошла батрачить на него. А перед концом рабочего дня избавила карманы даже от чаевых, выложив все перед ним на стол. Он был немного тронут. И решил, что уже завтра переспит с ней.
Все же было хорошо. С чего его вдруг накрыло?
Гоша шевельнулся на диване. Дотянулся до телефона и позвонил дочери.
После исчезновения ее бабки девочка повадилась ночевать у подруг. То ли дома ей было неуютно в обществе постоянно молчавших родителей, то ли мода у них такая появилась. Но ее подруги, что странно, их дома избегали.
— Натусь, у тебя все хорошо? — спросил он, когда дочь ответила.
Дочь счастливо рассмеялась и принялась докладывать. Уроки сделала. Реферат заканчивает. Сашка — это ее подруга — просит помочь ей с ее рефератом.
— А ты что?
— Конечно, помогу, пап! — воскликнула дочь. — Это же правильно.
Кто знает, как правильно, подумал он тут же. Привыкнет эта самая Сашка на шее дочери кататься, не спихнешь потом. Но учить уму-разуму не стал. В конце концов, Ната там ночует. Ужинает. Наверняка и обедала.
Он послушал еще минут пять счастливый лепет дочери, пожелал ей спокойной ночи, отключился и снова задумался. Но не получалось. Не получалось у него нащупать причину тревожного состояния, в котором маетно металась его душа.
Потом пришла Ирка. Хмурая. Молчаливая. Отстраненная. И стало еще хуже.
— Ириша, ужинать будешь?
Он ничего не готовил, просидев на диване за размышлениями. Спросил просто так. Даже не из вежливости, скорее с укором. Ирке с чего-то приспичило отпустить в отпуск женщину, которая вела в их доме хозяйство, и они уже три дня толком не питались. Может, Ната потому и к подруге отправилась? В надежде хорошо покушать?
Ирка от ужина отказалась. Сказала, что уже поела где-то. Ушла надолго в ванную. Потом в спальню. И там притворилась, что спит. Он не первый год был на ней женат. Он распознавал ее дыхание. И прекрасно видел, что она не спит. Хотя она и старалась.
Гоша не стал ее уличать. Лег на своей половине кровати. Затих. И снова задумался.
Почему у него на душе так гадко? Так скребли огромными когтями кошки? А причины не находилось.
Нет, конечно, если порыться, то причина бы нашлась, и не одна, но они были уже застарелыми. Он давно уже отправил их в архив и постарался забыть. Может, они пытались вернуться — эти скверные причины?
Гоша уснул не сразу, но быстрее Ирки, и проспал до утра спокойным сном, без единого сновидения. Утром проснулся бодрым. Позже Ирки. Сгонял в ванную. Вошел в кухню. Жена пила кофе за пустым столом.
— А завтрака, Ириш, не будет? — Он смиренно вздохнул. — Я надеялся хотя бы на яичницу.
— Жрать много вредно, Гоша, — неожиданно грубо откликнулась она.
И, повернув голову, многозначительно глянула на его живот.
Ну да, он за последний месяц чуть набрал в весе, и его живот не желала скрывать ни одна из его рубашек. Но это не значило, что его должны морить голодом в собственном доме!
