– Почему ты не сказала, что это так серьезно? Тебе даже нельзя есть из той посуды, которая соприкасалась с мукой, а ты! Пироженки, кексики! Совсем больная?
Я даже рассмеялась тогда. Конечно, больная! Но главное, что мы с Леркой по-прежнему дружили! А про то, как я опозорилась, в классе никто не говорил. Наверное, им Ольга Ильинична велела. Но мне все равно было ужасно стыдно. А еще мне стало казаться, что ко мне как-то по-другому все начали относиться… как к бомбе замедленного действия. Будто даже задерживают дыхание, когда оказываются со мной в одной команде, например, на физкультуре.
Хорошо, что все это случилось до того, как к нам в класс пришел Данил.
Я вообще не представляю, как мы раньше без Данила жили! С ним же все в сто раз интереснее! Он, например, угощал меня сосульками:
– Самое чистое безглютеновое мороженое!
И правда было так вкусно!
Он мог позвонить, если ему где-нибудь встретился красивый листик:
– Около цветочного магазина сумасшедшей красоты лист лежит! Давай скорее, я его караулю.
И я бежала! И его листья всегда были умопомрачительные.
Особенно много их накопилось к ноябрю. Я люблю ноябрь. Он темный, хмурый, молчаливый. Воздух жгучий и кусачий, пахнет зимой. Мама печет мне специальные вафли на завтрак и варит глёке. Это такой финский напиток из сока и пряностей.
В ноябре у Лерки день рождения. Мама давно уже не готовит общий безглютеновый торт на все детские дни рождения, куда я приглашена. Она знает, что теперь у меня хватает мозгов, чтобы не есть обычные торты. Я научилась пить чай с фруктами. С яблоками, например, очень вкусно.
В этом году Леркины родители сделали ей умопомрачительный подарок: разрешили позвать ребят на настоящую вечеринку! Наготовили всего, а сами ушли. Лерка пригласила весь класс.
– Оторвемся! – радовалась она.
Но все было как обычно. Сначала ели, потом играли в «Твистер» и «Крокодила», потом танцевали. Мы с Данилом даже станцевали два медленных. В шутку, конечно, мы же не пара – просто так, дружим. Он и с Леркой потом танцевал, и это было немножко смешно, потому что Лерка выше Данила. После танца они долго на балконе стояли и говорили. Я тоже хотела к ним выйти, но меня что-то отвлекло, кто-то что-то спросил, а потом я случайно отгадала слово в «Крокодиле», пришлось идти играть…
Потом принесли именинный торт.
Лерка задула свечки.
Все уже выпили чай, и кто-то стал опять танцевать, девчонки фоткались, Вадик с Катей убежали целоваться в соседнюю комнату, а Лерка вдруг пристала:
– Галь, съешь тортик.
Я даже виноградинкой поперхнулась.
– Ты чего? – говорю. – Мне же нельзя.
– Да ладно тебе! – смеется Лерка и сует мне прямо в рот кусок торта.
Я тоже смеюсь, но сжимаю губы. Это почему-то раззадоривает Лерку, и она еще сильнее тычет мне в губы свой торт дурацкий. Кто-то делает музыку громче. Прямо вот очень громко. Я все еще пытаюсь смеяться сквозь сомкнутые губы, но мне делается вдруг страшно. Я замечаю, что все толпятся вокруг нас и в глазах – настоящий азарт. Будто бы даже кричать начинают:
– Давай, Лер, накорми ее! Давай! Да здравствуют тортики и булки, долой бэгэ!
Или это музыка так орет и мне кажется?
Вдруг кто-то хватает меня за руки сзади. Так сильно, и захват такой, как наручниками, сразу ясно, что парень. И кто-то еще держит мой лоб, и голову, и плечи. Они словно связали меня своими руками, липкими от крема, и суют мне в рот какие-то сладости, и я ору, потому что они психи что ли?! Они же всё про меня знают, мы же вместе учимся с первого класса! Они же сами всегда термос мне приносили, если я забывала в столовой! Мама каждому из них на день рождения безглютеновый торт пекла, когда я маленькая была! Да они что?!
Вокруг меня стена. Стена из одноклассников. Я ищу глазами Данила и не нахожу. Я кричу, и рот мне тут же затыкает сладкий комок, и все кричат «ура», и засовывают в меня еще и еще, и я глотаю, потому что иначе задохнусь. Щеки у меня жирные и сладкие, куски крема падают на платье. И всё держат и держат меня чьи-то руки, они все так счастливы, что им удалось меня накормить тортом, эклерами, всем тем, чего я не ела никогда в жизни, сделать меня такой же, как они, пусть ненадолго, пусть насильно, ура, ура, они запихнули в меня весь этот глютен…
– Ну вот видишь! – говорит Лерка. – И ты даже не умерла.
Я вырываюсь и прячусь в туалете. Я хочу, чтобы меня вырвало, но я не умею вызывать рвоту, не могу засунуть два пальца в рот. Это выше моих сил.
Эклеры вкусные. Торт тоже. Но во рту у меня горько и мерзко, как будто меня накормили блевотиной. У меня кружится голова. Я не умерла. У меня даже ничего не болит.
Как пьяная, выхожу из Леркиной квартиры и плетусь домой. И только у подъезда меня вдруг скручивает рвота. И я замечаю, что не обулась, выбежала в колготках. Я сползаю по стенке у подъездной двери и плачу.
Конечно, я не умерла. Я вообще буду жить долго и счастливо. Я объеду весь мир. Я нарожаю много детей. Во рту у меня так противно, что хочется вырвать язык и все зубы, ну или хотя бы наесться холодного снега. Но сейчас начало ноября и снега еще нет. Сухой серый асфальт, сухие коричневые газоны. Соседка тетя Наташа идет с работы, видит меня, охает и, ничего не спрашивая, заводит в подъезд.
Я не слышу, о чем она говорит по телефону маме. У меня в ушах только крик: давай, давай, жри пироженку! Ты ведь даже не умерла. Хорошо было бы умереть. Прямо сейчас. Чтобы они убили меня этими своими эклерами. Но я знаю, что не умру. Сначала у меня будет болеть живот. Я буду бегать в туалет, потекут сопли, начнется ночной кашель, противный, сухой, может быть, поднимется температура, не очень высокая… И никто не узнает об этом, кроме мамы с папой. Гречка, рис, кукурузная каша на воде. Минералка. Злые и уставшие мамины глаза. Может быть, она пойдет в школу. Может – к Леркиным родителям. Я не буду ее останавливать, с какой стати? Но я не хочу больше никого из них видеть. Ни одного человека. Особенно Лерку. И тех, неизвестных, кто держал мне руки и голову. Мама обнимает меня и плачет.
– Любимая моя БГ, самая-самая любимая!
На телефоне горело: «3 новых сообщения, 2 пропущенных вызова». Я не стану смотреть, кто звонил. И сообщения читать не буду. Мама принесла мне чай с клубничным вареньем и почитала на ночь. Я люблю, как мама читает вслух, и когда болею, то всегда прошу ее почитать. Потом она поцеловала меня и ушла спать. Я лежала в темноте, укутавшись в одеяло до самого подбородка, смотрела в окно и думала. Вот бы утро никогда не наступало. Утром надо будет идти в школу. Как мне в нее идти? Даже когда я пукнула тогда у доски, было не так страшно. Да и сейчас не страшно. Я просто не могу. Не могу туда пойти. Я попрошу маму, и она переведет меня в другую школу. Не знаю в какую. В любую другую.
