Шарлотта Клингстоун сидела за маленьким письменным столом в пятнистой тени от фасоли. Перед ней стоял ноутбук и лежала огромная гора папок и бумаг, а рядом — не один, а целых три телефона. Когда я вошла, она что-то набирала на одном из них. Она посмотрела на меня с раздражением.
Да, это несомненно была она: главное божество с Ферри-билдинг.
— Я звонила, — сказала я. — Я говорила сегодня по телефону с неким Лоренсом, и он сказал, что у вас найдется для меня время… Примерно сейчас.
— Лоренс очень любезен, — сказала Шарлотта. Она приспустила очки, и узнала меня.
— Я вас знаю. Откуда?
Я не ожидала, что она меня узнает, но, может быть, тот факт, что в качестве приношения ей и ее свите я принесла не соленья, сыграл в мою пользу.
Я сказала, что я Лоис Клэри, что приходила пробоваться на фермерские рынки в Бэй-Эриа, но меня не взяли.
— Боже, надеюсь, вы не из-за этого пришли, — в ее голоси смешались досада и нетерпение.
Она аккуратно положила телефоны один к другому. Мне стало интересно, есть ли у нее под столом кнопка тревоги, чтобы позвать на помощь в случае конфликта с отвергнутыми фермерами или манерными гурманами.
— Я пришла, чтобы кое-что вам показать.
Я подошла поближе и достала из сумки копию меню от Горация.
— Вот это.
Она надела очки и уставилась в меню.
— Боже мой.
— Вы это помните?
— Погодите-ка минутку, — ее глаза скользили по странице. — Я немало таких сделала, знаете ли. Тысяча девятьсот семьдесят девятый. Какая древность.
Ее лицо смягчилось.
— Ах да. Вспомнила.
Она посмотрела на меня.
— Откуда у вас это?
— Мой приятель, Гораций…
— Портасио. Ну конечно! Он целую гору всего собрал, я и не знала, что про меня там тоже есть.
— А еще у него есть все ваши кулинарные книги.
— Мои кулинарные книги есть у многих. Но этих меню теперь уже ни у кого нет, даже у меня, к сожалению.
— Я хотела задать вам один вопрос. Про одно блюдо.
— Пожалуйста.
— Этот хлеб из закваски а-ля маск, откуда он взялся? Что это за блюдо?
Снаружи в саду копошились прислужники.
— Самая интересная часть меню, да? — Клингстоун призадумалась. — И не такая уж очевидная. Вы пекарь, если я правильно помню? Да, понимаю, почему он вас заинтересовал. Ну хорошо.
Она встала, взяла под мышку одну из папок, в каждый карман кофты сунула по телефону, один оставила на столе.
— Тогда пойдемте, я объясню.
Она повела меня по лабиринту — мимо туалета, мимо пальто — обратно в кухню. В присутствии Шарлотты Клингстоун кухня преобразилась. На первый взгляд, ничего не изменилось, стук ножей продолжался в том же темпе, но вокруг нее в один момент возникло потрескивающее поле всеобщего внимания.
— Где Лоренс? — спросила она. — Найдите его, пожалуйста. Нам требуется его память.
Прислужники кинулись врассыпную.
Клигстоун подошла к мощной женщине-пекарю.
— Мона, — мягко сказала она (женщина просияла), — это Лоис. Она печет.
Взгляд Моны посуровел. Я вторглась в ее владения.
Клингстоун взяла одну буханку и слегка постучала по ней снизу.
— Чудно, — пропела она, затем вернула буханку на место и приспустила очки.
— Я всегда считала, что важность закваски преувеличена. Люди рассказывают безумные истории, ах, мне моя досталась от такого-то и такого-то, сестра Брунгильда приготовила ее в Гетеборге сто лет назад, — что-то в этом роде, но на самом деле все закваски примерно одинаковы.
— Согласна, — сказала Мона. Как будто у нее был выбор!
— Но, — продолжала Клингстоун, — одно исключение все-таки было. Много лет назад. Посмотри, — она протянула Моне мое меню. — Тысяча девятьсот семьдесят девятый год, видишь? Мы только начинали. Все происходило в доме Хэрриет Грейлинг, мы были ее безумные молодые друзья, устраивали в ее салоне грандиозные ужины, — похоже, Клингстоун вспоминала те времена с долей скептицизма. — Там была совсем другая кухня. Крохотная.
Она нетерпеливо оглянулась.
— Да где же Лоренс? Мне нужно, чтобы он кое-что вспомнил.
Еще пара прислужников со всех ног кинулись на поиски Лоренса.
Она обернулась к нам с Моной.
— Ее дом стал проходным двором, но Хэрриет не возражала, она наслаждалась. И однажды, кажется, летом, появился Джим Бескьюл, он был чей-то друг, не помню чей. Лоренс!
Еще один прислужник испарился.
— Он пожил в Европе, и там познакомился с женщиной. Они жили вместе в Брюсселе. Она, по-видимому, потрясающе готовила, пекла хлеб. Он влюбился. Потом она уехала, а у него кончились деньги. И тогда он вернулся — без гроша в кармане, все, что у него было, — это одежда и закваска, которую она ему оставила.
Прислужники, оставшиеся на кухне, подались вперед, чтобы услышать конец истории. История и правда была хороша. Или сказка?
— Джим Бескьюл целыми днями играл на гитаре и пел грустные песни — кажется, у него была своя группа, точно не помню. Мне нужен Лоренс! Но вот что было неожиданно: каждое утро он пек хлеб. Его научила та женщина. Хлеб был чудесный, но… — она умолкла и перевела взгляд с Моны на меня, ожидая вопросов.
— Но тут уж ничего поделаешь: на каждой буханке было лицо. Странное, угловатое… — она скорчила рожу — исступленную маску, которую я сразу узнала, — затем снова стала собой. — Нам было все равно. Мы тогда видели много чего и постраннее. Джим пек хлеб каждый день месяцев шесть. Мы платили ему что могли. Он откладывал, пока не накопил на билет обратно в Европу.
Мону история увлекла.
— Чтобы вернуть эту женщину?
— План был такой. Мы устроили ему прощальную вечеринку.
Шарлотта Клингстоун указала на меню — «Пир для безответно влюбленных».
— Тогда названия в этом духе нам сходили с рук, — она улыбнулась и словно забылась на минуту. — Кто-то… не помню, кто; да где же Лоренс, он всегда все это знает… Кто-то пытался поддерживать эту закваску, но она просто… — Клингстоун развела руками. — Мы говорили, что она умерла от разбитого сердца.
Открылась дверь, и в кухню ворвался один из прислужников, таща за собой худого лысого мужчину примерно того же возраста, что и сама Клингстоун. Под мышками мужчина нес по бутылке вина.
— Наконец-то! — воскликнула Клингстоун.
Волосы пушистым ореолом окутывали его череп.
— Что такое, милая?
— Ты был мне нужен, чтобы рассказать историю, но я уже закончила. Помнишь Джима Бескьюла?
