— Ладно. — Ан встал, негромко выругался и повернулся к Шамашу: — Давай, брат, звони своим. — А сам тоже позвонил, своему наследничку Энки. — Ну что, как там дела?
— Да пока никак, — отозвался тот. — Вялотекуще. Все такое медленное и печальное… Скажи, сынок.
— И скажу, — захохотал Гибил. — Тянут, тянут кота за яйца. Дед, мяу! Как там твои муркоты? Не издохли?
Похоже, что отец и сын были на наркоте. Заложнички, такую мать…
Между тем Шамаш позвонил к себе и велел немедленно прислать «Мугир», прогулочное экскурсионное судно на антигравитационном поле и реактивной тяге. Приказано — сделано. Через полчаса огромное блюдце с множеством иллюминаторов беззвучно опустилось на площади Ниппура. Плавно отворился командорский люк, рослый ануннак с нашивками Орлана с почтением приложил руку к сердцу — мол, далан на тайман, старшие товарищи. Куда изволите? Старшие товарищи изволили черт знает куда, в южное полушарие, в страну сияющих жил Арали. Да побыстрей… И поплыла на север под днищем блюдца огромная, отмеченная квартетом рек земля
[213]
— величественные горы, зеленые плато, бескрайние просторы саванны и джунглей. Пилот был ас, курс проложен, маршевая скорость быстрее звука, так что перелет не затянулся — посоветовались с ГЭВН, сориентировались в пространстве, замедлили ход и мягко приземлились. В широкую скалистую долину, исчерченную лентами дорог. Это и была Габкурра, место, где добывали металлы. Невеселое место, мрачное, хоть и залитое лучами солнца. Низкие бараки, построенные из гематида, ржавые громады бункеров, гигантский терриконник
[214]
, напоминающий пирамиду, — дымное оранжевое пламя адскими огнями то вспыхивало, то гасло на его боках. Камень, песок, пылища, жара. А еще высокая непролазная силовая стена, огораживающая долину по периметру.
И впрямь Курнугия — место, откуда не возвращаются. Мрачное, зловещее, похожее на ад.
Однако нынче здесь было людно и оживленно — народ жег костры, кучковался по интересам и время от времени швырял камни, как бы проверяя на прочность просвечивающую силовую ограду. За оградой этой, замкнутой в кольцо, располагался планетоид, чернел походный командирский модуль и стояли ануннаки. Да не просто так, а при деле. Они активно общались с ГУ
[215]
, которое голосом Энлиля ревело и громыхало на всю округу:
— Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам больше не бунтовать, выдать главарей и возвращаться в забой! В противном случае, предупреждаю, будет плохо. Очень плохо. Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам…
— Ага, щас тебе, — хором отвечали ему братья и сестры, которые дружно швыряли камни и делали непристойные движения. — Пошел на хрен, пидор. Мы холодный рельс вначале в прокатный стан, а потом в жопу тебе засунем. Вот погоди, солнце сядет…
В общем, психологического контакта не было. И сдвигов в лучшую сторону явно не ожидалось — Энлиль громоподобно вещал, камни барабанили об ограду, народ общался с ханумаком и так, между собой, по интересам. Революционная ситуация усугублялась, антагонизмы крепчали. Однако же весь кайф классовой борьбы обломало прибытие блюдца — Энлиль моментом убавил громкость, дождь булыганов поутих, народ возрадовался, нажал на штоки, добавил дыма тринопли:
— Во, бля, дождались. Это же дирижопель с блядями. Программа-минимум выполнена.
Однако из летающего блюдца вышел Ан с суровыми вооруженными ануннаками.
— Скажи, да погромче, что прибыл я. Поговорить желаю с главарями, — вызвал он по гиперфону Энлиля, снял кобуру с мегаизлучателем-раскладкой, бетарезонирующий субмолекулярный тесак, не спеша разделся по пояс и со вздохом взглянул за горизонт — скалы, камни, марево, голубое небо. Все какое-то чужое, далекое, не внушающее оптимизма. И доверия. Суровый край, неласковая сторона. Эх, давно мы дома не были…
Энлиль тем временем переварил услышанное, врубил предельную громкость и от души сымпровизировал, мастерски, с большим талантом:
— Добродетельнейшие работники и достопочтеннейшие работницы, у меня для вас радостная весть. Сюрприз. К нам приехал мой отец и заодно отец всех ануннаков Его Непревзойденство Ан. Он хочет поговорить с главарями. По душам. Хурра!
Получилось как у горе-конферансье в каком-нибудь провинциальном цирке. Знаменитый укротитель! Проездом! Последняя гастроль! Смертельный номер! Пантеры и львы! А также тигры и медведи! Алле ап!
Да, собственно, Ан и был словно укротитель — один, без оружия, обнаженный по пояс, он шел утихомиривать возбужденную толпу. Мышцы его торса напоминали броню, от вязи татуировок рябило в глазах, он был как бы воплощением карающей силы, ужасной, наказующей, разящей, но справедливой. Дистанция сокращалась, народ попритих, всем вдруг стало резко не до тринопли и ханумака. Ишь ты, как идет-то, загребает этот чертов генерал, ни хрена не боится, даже ухом не ведет. Что у него в башке? Что на уме? А что за пазухой? Хотя какая пазуха-то у голого по пояс?!
Вскоре в стане заговорщиков обнаружилось движение, грянули визгливые громкие голоса, и откуда-то из-за костров Ану наперерез вынырнула делегация — двое мужиков с бабой. Они шли колонной, не спеша, с грозным видом избранников народа, но даже на первый взгляд, не вдаваясь в корень, являли зрелище трагикомическое. Впереди вразвалочку вышагивала баба, за ней на строгом поводке плелся орел Зу, правда, почему-то в собачьем ошейнике, а замыкал процессию Парсукал, намазанный, накрашенный, в кудлатом парике. В общем, если все же глянуть в корень, троица-то была еще та — один мужик и две бабы.
«Да, значит, вот она какая, краса Эрешкигаль. — Ан воззрился на головную бабу, угрюмо засопел и замедлил шаг. — Хороший железный авангард. Потаскуха, секс-маньяк и педераст. Впрочем, какой авангард, такая и революция». Почему-то сразу, даже не вступая в контакт, ему захотелось это трио придушить. Медленно, печально, с толком, с чувством, с расстановкой, всех разом, при посредстве вот того крепкого собачьего поводка. Однако сейчас это было бы крайне неразумно, так что все же пришлось ему работать не руками, а языком.
— Ну, здорово, генерал, — первой нарушила паузу красотка Эрешкигаль. — Тебе передали наши требования?
Она была коротконогой широкозадой блондинкой с отвислым бюстом. Ноздри ее массивного, бесшабашно вздернутого носа были накрашены, зрачки — во весь глаз, левая грудь по последней моде декольтирована и краснела от похабели татуировок. Она совсем не походила на уборщицу, скорее на процветающую лакшовку
[216]
. Чувствовалось, что там, в глубинах шахты, блядские ее дела шли неплохо.
— Передали, — с улыбочкой сказал Ан, — только можешь засунуть их себе сама знаешь куда. Без шахты и промзоны вы мне все здесь не нужны. Известно ли тебе, женщина, что делает с ануннаком поляризованный луч? Обрушите крепеж — пойдете на протоплазму. Я сказал.
