Мой господин, твой дом уж окружен,
Война уже стучится у ворот.
Наследие Шумера
Появились люди с двумя крыльями, некоторые с четырьмя лицами. У них было одно тело, но две головы: одна голова мужчины, а другая — женщины. Также и некоторые другие органы были мужскими и женскими. Видели также и других людей, у которых были козлиные копыта и рога. У иных — копыта лошадиные. Были же и такие, задние ноги которых были как у лошади, передние же как у человека, видом они походили на гиппокентавров. Были среди них и быки с человеческими головами, и собаки с одной головой и четырьмя телами, с хвостами рыб. Лошади же имели голову собаки, и другие встречались люди и звери с головою и телом лошади и рыбьими хвостами и плавниками. В общем, были разные твари с телом и конечностями всякого известного животного. Изображения их сохранились на стенах храма Бела, что в Вавилоне.
Берос, вавилонский историк и жрец, III век до н. э.
— Ну как вы тут, ребята? — Ан, улыбаясь, вошел в просторную клетку, имитирующую грот в Альдебаранских Альпах, с чувством, очень трепетно похлопал по загривку муркота. — Ах ты, баловник, ах ты, тварь хвостатая. — Он с нежностью погладил самочку по розовой спине, что-то ласково шепнул ей в теплое подрагивающее ухо и наконец бережно, с оглядкой на родителей взял на руки сонного, сопящего котенка. — Ну-ка, ну-ка, иди-ка ты к папочке.
Действительно, к папочке — у самки неожиданно пропало молоко, и Ан выкармливал котенка сам особыми питательными смесями, вводимыми посредством клизмы. Очень, очень старался, жутко переживал, отдавал процессу все душевные силы. Да и вообще выяснилось, что разводить муркотов дело не простое, хлопотливое, требующее особого терпения. В неволе они, оказывается, размножаются плохо, без всякого энтузиазма, с огромным трудом, к тому же самец задрал уже с полдюжины самок, пока ему не привезли вот эту, розовую, полосатую, с пушистым хвостом аж до скакательного сустава. И вот наконец-то снизошел, расстарался, отковал. И вот он, плод муркотовой любви, зубастый, теплый, весом уже в полпуда. Усатый и, как полагается, полосатый, с мохнатыми висячими ушами. Уж такой красавец, уж такой симпатяга. Весь в папу…
— Ну-с, и как у нас дела? — Ан тем временем осмотрел питомца, взвесил на руках, потискал, покрутил, проверил, как блестит его шерсть, соплив ли нос, режутся ли зубы, сухо ли под хвостом, с одобрением кивнул и опустил на подстилку. — Молодец, все у нас как надо. Сейчас будем кормиться.
В это время проснулся гиперфон, звонил Тот с третьей планеты.
— Учитель, добрый вечер. Я, наверное, не вовремя, но промедление, на мой скромный взгляд, смерти подобно. В общем, шахта встала. Восстание, бунт, массовые беспорядки. То же самое в Бад-Тибире. Никак не могу связаться с канцлером, Энлиль трубку не берет, а в Ниппуре его нет. Какие будут указания?
— Будь на линии, я перезвоню. — Ан мигом забыл о некормленном воспитаннике, витиевато выругался и набрал номер Мочегона, однако ответили ему длинные гудки — ку-ку, ку-ку, ку-ку. — Такую вашу мать! — рассвирепел он, выскочил из клетки и, сделавшись вдруг, на удивление, убийственно спокойным, связался с Энки, хоть тот, не в пример другим, от общения не отказывался. — Привет, это я. Что там за бардак вселенский у тебя?
— Это, отец, не у меня, это у его степенства канцлера. На шахте бунт. В промзоне тоже, — с готовностью ответил ему Энки. — Работу остановили, стражу перебили, меня с Гибилом взяли в заложники. Грозятся, если что, убить. Мучительно…
Странно, но голос Энки, томящегося в неволе, сочился бодростью, экспрессией и оптимизмом. Если не сказать большего.
— А Мочегон где? — сразу все понял Ан. — Он почему рогом-то не шевелит, генерал хренов?
Ох, дети-дети, дьявольское отродье, наследники и преемники, такую мать. А ведь говорят, что сыновья — это отцу опора и отрада. Может, прибить их, говнюков, обоих разом? А? Сразу всем легче станет. Ну да, кроме их сестренки блядоватой. Гм… А может, прибить и ее за компанию?
— Как это, о отец мой, не шевелит? — изумился Энки. — Вы, видимо, отец, просто не в курсе. Мочегон еще сегодня утром, когда бунт еще только зрел, обо всем доложил канцлеру Энлилю. Но тот сказал, что разберется сам, запретил строго-настрого информировать вас, а генерала, когда он, естественно, начал возражать, взял под арест. Сейчас он хочет усмирять восставших при помощи лазерного бура. У него ведь теперь такие мудрые советники, любимчики-педерасты Калкал и Нуску…
— Что? При помощи лазерного бура? — Ан сделался страшен. — А кто потом, спрашивается, на шахте работать будет? Вот кретин. Ну ладно, придется мне как следует вправить ему мозги. А ты там тоже дебилом не будь, сиди себе не рыпайся, в героев не играй. Скоро буду, тогда и поговорим.
Он резко дал отбой, пообщался с Шамашем, связался с Нинуртой и собрал своих — Таммуза с Гиззидой да Красноглаза с бандитами.
— Братва, — сказал он уркам на нижней палубе, там, где готовился к полету дежурный планетоид. — Кто-то там, на периферии, оборзел в корягу, потерял нюх и начал подымать хвост. Разве это хорошо?
— Это плохо, утес, — выразил всеобщее мнение Таммуз, — надо восстанавливать статус-кво. Дать в нюх, чтоб согнуло в корягу, и оторвать хвост. Под корень. Вместе с яйцами. Вот тогда будет порядок.
Так они выработали четкий план действий, дружно уселись на челнок и полетели себе в Ларак, где на посадочной площадке их уже ждал Нинурта, да не один, а в компании с Шамашем, прибывшим по-быстрому из своего Сиппара. Разговоры разговаривать и обмениваться впечатлениями не стали, летом погрузились в гравикары и шмелями рванули в Ниппур. Там они подобрали прибывшего из Шуруппака Тота и в темпе вальса двинули в СИЗО при Главном Местном Управлении Правопорядка.
— А? Кто? Чего? — сразу не узнал Ана Основной Блюститель и, мигом получив в нюх, в жабры и под дых, слег. Помощничек его словил каблук чуть пониже живота, истошно застонал, пустил мочу и, всхлипывая, пополз за Мочегоном, как ему и было приказано.
Вернулся тот один, с ободранными кулаками, выразил респект своим освободителям и, приложив о сейф бесчувственного Блюстителя, принялся живописать реалии. Они не радовали. Бунт был хорошо организован, грамотно продуман и направлен в самый корень, а во главе его стояли трое. Это экскаваторщик со сдвигом, он же половой маньяк Зу, вожделенный предмет его страсти уборщица Эрешкигаль и, что удивительно, — известный всем акробат Парсукал, пидор лагерный. Нити заговора крепки, многочисленны и простираются аж до Бад-Тибира, — как все это удалось организовать вольтанутому, ложкомойнице и педерасту, толком никто не знает. Хотя, собственно, если глянуть в корень, ничего особо удивительного здесь нет — к заговору как следует приложил свою руку…
— Ладно, ладно, все и все поняли, — сразу же прервал рассказчика Ан, кашлянул, выругался, глянул виновато. — С этим все ясно. Дальше давай.
И Мочегон дал дальше — восставшие жаловались на условия труда, на зверскую эксплуатацию, на ненормированный рабочий день и требовали создания профсоюза, отмены телесных наказаний и гарантированных отпусков. Еще они требовали хлеба, зрелищ, женщин и сорокачасовой рабочей недели. В противном случае грозились взорвать рудный газ, обрушить шахтные крепи, с концами заморозить доменные печи и пустить в прокатный стан холодный рельс. Ситуация усугублялась еще и тем, что у бунтующих в изобилии имелся ханумак, в чем крепко постаралась уборщица Эрешкигаль, на деле являющаяся бандершей, возмутительницей спокойствия и распространительницей наркотиков. И здесь тоже, если глянуть в корень, сразу чувствуется рука, вернее, стройная нога…
