«Господи, пирамида-то им зачем?» — удивился Бродов, покачал головой и вспомнил кое-какие подробности, касающиеся египетской диковины. Ну да, занимает площадь около пяти гектаров, весит больше шести миллионов тонн и являет собой математическую загадку. В соотношении ее размеров зашифрованы и число Пи, и золотое сечение, и расстояние до Солнца, и радиус Земли. И кому же только понадобилась она, эта махина с интеллектуальным уклоном. Да, странно, очень странно. Проселок между тем описал дугу, вытянулся из-за деревьев, повернул налево и закончился знаком: «Уступите дорогу». Слава труду — выбрались на трассу. Прибавили газу и покатили в колонне, однако не так быстро, как хотелось бы, поскольку стихия разыгралась не на шутку. Снег вдруг повалил стеной, ветер развел спирали вьюги, видимость сделалась скверной, все стало белым-бело. А белый — это цвет похоронных тапок, савана и медицинских халатов, так что лучше судьбу не искушать… В общем, когда добрались до Иркутска, был уже вечер, зимний, ненастный и угрюмый. Мутно светили фонари, улицы превратились в пустыни, машины оставляли извилистые, мгновенно заметаемые следы. Бр-р-р.
— Все, братцы, разбегаемся, — весело сказал Бродов в рацию. — Физкульт-привет, до завтра.
Вечер, холодный и хмурый, обещал ему массу приятного.
— Счастливо всем, — отозвался Кныш, впрочем, без особой экспрессии — ему нужно было ехать на вокзал, по пути завезти Небабу, а потом еще припарковать «Урал». Хорошо еще, база недалеко от дома.
— Удачи всем, — рявкнул Наговицын, сделал погромче музыку и не поехал — полетел по белому ковру. К молодой, надо полагать, ждущей его жене. Какая там стихия, какая там метель…
«Да, какой русский не любит быстрой езды, — глянул ему вслед Бродов и порулил вдумчиво, степенно, безо всякой суеты. — Однако тише едешь — дальше будешь. Особенно на зимней дороге».
За окнами джипа плыли городские, не радующие взор ландшафты, узенькие улицы, ископаемые дома, ветхие, покосившиеся заборы. Новостроек, впрочем, тоже хватало, как и протяженных, одетых в белое зеленых зон. Иркутск как бы состоял из лоскутков, новое в нем безуспешно пока еще боролось со старым.
«А еще говорят, что Париж — город контрастов, — с долей патриотизма подумал Бродов, глянул на часы и взялся за мобильник. — Как пить дать, еще горит на работе».
— Вы позвонили в агентство недвижимости «Консультант», — скучно отозвался женский дежурный голос. — Слушаю вас.
— Зою Викторовну пожалуйста, — попросил Данила. — Скажите, что Бродов беспокоит.
Сразу он почему-то вспомнил запах ее духов, резкий, будоражащий, нескрываемо сексуальный. Бьющий наповал. Запах опытной, искушенной женщины, знающей, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок — через обоняние.
— Алло, — послышался другой женский голос, только не скучный и усталый — звенящий от оптимизма. — Ты? Уже? Хорошо. Жду. Давай часов в десять. Ну, все.
В голосе звучали радость, нетерпение, ожидание и предвкушение. Своего, кровного, женского, заслуженного по праву.
«Ну, в десять так в десять. — Бродов отключился, вписался в поворот и осторожно объехал „жигуленка“, плотно присоседившегося к „Москвичу“. — Эко как вы, ребята». Путь его лежал на запад, через мост, на левый ангарский берег — в бывшее предместье Глазково. Когда-то это была глухомань, окраина, конкретная периферия — поди-ка ты форсируй могучую реку. Паромная переправа и понтонный мост резко изменили ход вещей, и уже к двадцатому столетию Глазково было популярным дачным местом. Разбивались парки, закладывались сады, открывались ресторации и увеселительные заведения. Сам его превосходительство градоначальник построил здесь дворец и страсть как обожал кататься по зимнему Иркуту. На саночках, шестиконно, при пылающих вдоль высокого берега бочках со смолой. В общем, бесилась с жиру местная буржуазия, давилась рябчиками и жевала ананасы, чем вызывала зависть и крайнее неудовольствие у, к слову сказать, не бедствовавшего местного пролетариата. Со всеми вытекающими революционными последствиями. И вот гром грянул, свершилось — экспроприаторов экспроприировали, добро их поделили, настало равенство и братство. Однако буржуазных палат на всех желающих не хватало, и в Глазково стали, как из-под земли, вырастать хибары пролетариев. Вместительные, барачного типа, где на тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Во дворе. Так и простояли они и Гражданскую, и Отечественную, и простой социализм, и развитой — аж до самой перестройки. Ну а когда победила демократия и все вернулось на круги своя, новые русские буржуа опять положили глаз на Глазково. Скупали участки, сносили хибары, возводили — куда его превосходительству градоначальнику! — дворцы. И вот в эту-то обитель контрастов, богатства и нищеты и направлялся Бродов — выехал на набережную, зарулил на мост и неспешно покатился по огромному железобетонному монолиту
[34]
. Красавица Ангара внизу выглядела безобразно — льдины, промоины, пар над водой. Где уж дедушке Морозу тягаться с Иркутской ГЭС
[35]
.
«Вот она, цивилизация, блин. — Бродов посмотрел на черные проталины, выругался про себя, горестно вздохнул. — Калечим природу, такую мать. Все вокруг себя калечим». Выключил неизвестно почему радио, пересек железнодорожные пути и, съехав в молчании с моста, принялся забирать вправо, на улицу акына Джамбула. Снег валил по-прежнему стеной, проезжая часть не радовала, спешить, делать резкие движения совершенно не хотелось.
«Это называется у них незначительные осадки», — вспомнил Бродов с едкостью прогноз метеорологов, непроизвольно фыркнул и вдруг заметил в снежной каше «Волгу», черную, «двадцать четвертую», скорбно завалившуюся набок. Рядом лежало колесо и стояла женщина в куртке-«аляске», вся ее фигура выражала безотрадность, траур и непротивление судьбе. Понятное дело — проколоться в такую-то погоду. Да еще на «Волге». Колеса у этой дурынды большие, тяжелые и крепятся не болтами, а гайками, что крайне неудобно. Менять их, тем более в непогоду, удовольствие еще то, никаких дамских сил не хватит. Грустное зрелище, навевающее тоску, ни один хоть мало-мальски уважающий себя мужик мимо бы точно не проехал.
«Снегопад, снегопад… если женщина просит…» — пропел, как это ему самому показалось, Бродов, мигнул поворотником, прижался вправо и вылез из машины.
— Вечер добрый. Помочь?
Несмотря на кажущуюся банальность ситуации, он не расслаблялся и ухо держал востро: а ну как явится сейчас пятерка крепких мужичков, дабы дать ему, Бродову, по голове, сесть в его, Бродова, кровный «хаммер» и с песнями отчалить. А может, и сама красотуля в «аляске» вытащит парализатор и жахнет стабилизированной стрелой, несущей пятьдесят тысяч вольт. Случаев таких масса. В России живем. Эх, снегопад, снегопад, если женщина просит…
