«Сейчас произойдет нечто особенное, – убеждало меня сердце, – сейчас ты прозреешь! Поймешь! Вспоминай! – Я морщился, оглядывался на родных, но те стояли неподвижно. – Вспоминай!»
Солнце нахмурилось и обрушилось за горизонт.
Облака покрылись радужной дымкой, она полировала тени, заполняла собой лощины и впадины, тонировала более темные пятна сначала пеплом, а потом и густым киселем тумана.
– Совсем скоро стемнеет, – очнулся отец, – собираемся домой.
Мы катили по стране пробуждающейся ночи, спешили наперегонки с ее сумрачными конями, звучали ее охотничьи рожки, из нор, пещер, шкафов, из-под кроватей выходили ее полночные слуги.
Внезапно отец встал как вкопанный. Мама вскрикнула, ей больно отдало в ногу.
– Завтра идем на рыбалку. – Отец смотрел остановившимся взглядом перед собой, не сразу сообразил, что он обращается ко мне. – Черви за тобой.
– Я уже накопала, – хихикнула Ши, и все рассмеялись, какая ловкая и смелая получилась у нас сестренка.
Не смеялась только Эни. Она смотрела мне в спину, кожа чесалась от этого взгляда, но я не знал, что ей сказать.
Мы успели домой до луны.
Говорят, ее можно отвадить, если выстрелить прямо в глаз.
Еще четверть часа шушукались и болтали, укладываясь. Мы уснули без снов. В нашей семье смотреть их было запрещено.
31. Рыбаки
Разбудили меня теплые руки Эни, она тормошила, не позволяя ускользнуть в теплые воды сна.
– Тебе надо бежать, – горячо шептала мне на ухо, а я морщился. Казалось, какая-то многоножка щекочет мне шею.
Она была упорной, средняя моя сестра Эни, она щипала и дергала меня. Я немного пришел в себя, мутный, как после браги. В голове сталкивались две картинки: мать расчесывает волосы Эни, мы с семьей идем на пикник.
– Где сон? Это было на самом деле?
Эни села напротив, глаза у нее покраснели и высохли. За ночь моя сестра постарела на десяток лет. Голову ее покрывал платок.
– Там, – потянулся я.
Эни отдернулась:
– Не тронь!
У трейлера не было одной стены, я лежал у самого песка. Неподалеку отец распутывал снасти. Работал ровно, механически, не подпевал себе, не гудел, чик-чик, заводной балаганчик.
– Это было? – Я вспомнил, как люди уносили маму в ночь. – Где она?
Эни мотнула головой мне за спину.
Мама спала, отвернувшись к стене. Как в тот раз. Поджав здоровую ногу. Я попытался сфокусировать взгляд. Дышит фургон ей в такт?
– Она спит.
– Она – дьявол, – прошептала Эни, – и я тоже.
– Брось. – Я попытался ее коснуться. – Мы – семья.
Эни опять отшатнулась, медленно стянула платок. Голова ее, абсолютно лысая, заросшая струпьями, ужасала.
– Мертвый. – Эни еще дралась, раздувала ноздри, ненавидела. – Он.
Отец закончил со снастями и пошел в нашу сторону.
– А я? – вспомнил коровий череп.
– Черви, – проскрипел отец, подходя к приемнику. – Накопал червей?
Мертвый эфир разбудил звуки. Порченый, сгнивший человек слушал белый шум. Искал в нем ответы.
– Ты же понимаешь, что эту пустоту может закрыть только очень сильная ненависть? Или страх? – спросил он радио.
– Нет, – помотал головой я.
– Поторопился ты со стеклом.
Я молчал. Гнилой крутил верньеры радиоприемника, тот едва слышно шипел. Гнилой замирал и прислушивался.
– А вот это одобряю! – хлопал он по крышке радио, и белый шум вскидывался, становился бодрее, но потом опадал, сливался с шумом внешнего мира.
Гнилому не нужны были новости. Он слышал их в своей голове.
– Пойдем. – Отец встал и, не дожидаясь меня, пошел за удочками.
Я вышел следом.
– Он тебя убьет. – Мы одинаково подняли взгляды на край чаши, песок скрывал от нас озеро.
– Здесь нет никакой рыбы. – Эни цеплялась за рукав, слезы лились без остановки, но голос не дрожал. Я вспомнил, как стреляла наша мать. Эни из одного с ней теста. Они справятся. С чем справятся? С собой.
– А что мы едим?
– Ты сам знаешь что! Мы едим тех, кто выжил!
Я подумал, как хорошо, что Эни никого не убивала. А потом вспомнил: это моя сестра, она живет со мной, нашим мертвым отцом и сестрой, которую он зачал после собственной смерти.
– Не ходи с ним! Беги!
– Вот уж дудки.
– Ты больше не волшебный.
Я не стал ее расстраивать, яд растекался по телу, требуя выплеснуться, спалить мир. Но сильнее прочего он гнал меня наверх. Яд решимости. Яд перелома.
Отец вернулся к фургону и молча начал карабкаться по склону, рыболовные снасти тянулись позади, как выпавшие внутренности.
– Я скоро, – и стал подниматься за ним, ступая след в след.
– Ты не вернешься! – Крик поддержал мою спину, когда я качнулся и едва не сверзился вниз.
Я не стал оборачиваться.
Я видел озеро.
Идеально круглое, будто воронка от ядерного взрыва.
– Что написать на твоей могиле? – От крика Эни треснуло небо. – Апач?
– Нет, Мормо… – Ветер выхватил у меня изо рта последний звук и унес, болтая им, как вырванным языком.
Я пробил горизонт и пошел, глубоко загребая песок рваными ботинками. Как тогда, в Андратти, когда Эни с матерью тащили меня к трейлеру.
Отец ждал меня у лодки.
III. Мост через Совиный ручей
Я расскажу вам о любви и ненависти.
Я расскажу вам о добре и его бессилии.
Я расскажу вам о смерти.
Отец взял ружье, прицелился. Он так долго целился, что волк успел убежать. Бетти видела, как зверь прыжками, по грудь в снегу, удаляется по склону и скрывается в ельнике.
Отец опустил ружье.
– Ты не хотел убивать его? – спросила Бетти.
– Пошли домой. Мама ждет.
По дороге, на повороте к Уолтону, им встретился индеец-навахо. Он сидел на мерзлой обочине, завернувшись в зеленое старое пончо, в снегу, и в первый момент Бетти подумала, что он отморозит себе ноги, но потом увидела, что ног у индейца нет. Индеец сидел на деревянной площадке. Отец слез с лошади и наставил на калеку винтовку.
– Я был скаутом. У капитана Уитмена, – сказал индеец.
Отец покачал головой, но винтовку не опустил.
– Оружие есть?
– Нет.
