Застучали молотки, взвизгнула пила, отец застонал, вращая рукоятки, мертвая волна взлетала и падала. В бортах трейлера появились дыры, свет бил в них жадными всполохами. Руки, десятки рук хватали куски обшивки, выдирали их, отбрасывали в сторону. В несколько минут они сняли переднюю стенку, обнажили внутренности трейлера, превратили его в сцену.
Апач забралась под стол, шипела оттуда, закрываясь руками.
Пришел весь поселок, вчерашние потрошители, убийцы, их лица скрадывало пламя факелов, которые они держали. Некоторые стояли на коленях, другие бились в корчах, гортанно славя мою мать, кто-то осыпал себя песком, женщины пели церковные псалмы, собаки, их было не меньше десятка, дикие твари, даже они пришли из пустыни присоединить свой вой. Я слышал каждый звук, они роились в моей голове, уничтожая мысли, вытаптывая сопротивление, блаженное моление, священный зов.
– Мое племя! – прошептала мама, люди забились в экстазе, они танцевали, поджигая факелами волосы и одежду друг другу, у некоторых носом шла кровь, они размазывали ее по соседям, помечая, делясь, как святой водой.
– Отнесите меня в круг камней. – Десятки ног пришли в движение, десятки рук протянулись к ней, готовые служить, восторженно подчиняться.
– Я должна вернуть все свое племя.
Они отхлынули, полночная волна, унесли на руках мать, зацепили и потащили на привязи отца. Остались одни собаки. Они сидели рядком и не моргая смотрели на нас.
Я дергал путы. Бесполезно. Меня привязали на совесть.
– Эни. – Белый шум вернулся к своему пустому, обморочному звучанию. Я видел белки ее закатившихся глаз. – Эни!
Ну губах сестры выступила пена. Тело выгнулось, как лук. Она билась затылком об пол, рот выводил: Авры-вра-вра-вры-вра-вра-паааааааа!
– Помоги! – Я видел, что Апач сидит под столом. – Ты же можешь!
Апач навела на меня пистолет из пальцев. Пуф!
– Умоляю, помоги. – Апач вылезла из-под стола, подошла к Эни, обернулась на меня.
«Уверен?» – Мордочка Апач превратилась в копию лица матери.
– Да, – задыхаясь, прорыдал я, – да.
Апач села у бьющегося тела Эни, положила руку ей на грудь, конвульсии сошли на нет, но пену сменила кровь, она хлынула изо рта и ушей Эни.
Я сорвал голос, я драл руками кровать, слюна из моего рта вылетала на фут:
– Скорей же! Ну! Скорей! Это же твоя сестра!
Апач посмотрела на меня – ты сказал – раздвинула челюсти Эни и отрыгнула ей в рот какую-то пакость с множеством лап и раздвоенным, как у уховертки, хвостом.
Тело Эни свело судорогой, сестра распахнула глаза и села:
– Неееееееет, – забулькала она, попыталась ухватить тварь, засунула пальцы в рот. – Нет-нет-нет!
Собаки завыли, одна за другой. Апач посмотрела на них, и животные повалились на землю, пряча морды в лапах.
– Твоя сестра. – Я больше не мог смотреть. Я потерял их обеих. Всех их.
Апач погладила меня по щеке, я видел ее глаза в футе от своих. Белые озера без зрачка и радужки. Апач капнула молочной слезой. Жалела меня.
«Спи», – приказала она, и я забылся. Канул в молоке счастливого сна.
Я не знал, но видел последний сон в жизни.
Отец вжимает губы мне в ухо. Он подозрителен, никому нельзя верить:
– Слушай внимательно, – говорит отец, – вся надежда только на тебя.
Мы в темнице под старой школой.
– Мой план таков, – говорит очкастый, кадык ходит на его шее, вверх-вниз, очкастый боится моего батю. Гнида. Предатель!
«Па, – хочу сказать я, – они заодно. Сговорились против тебя. Па, не верь!»
Но я молчу. Мы оба молчим. Слушаем план очкастого.
– Один ляжет вон туда. – Смотрим в сторону лужи крови. – Измажем ему голову, будто и ему прилетело. Камеру отопрем.
– Ээээ. – Отец с сомнением смотрит на горлума, тот даром, что не лижет решетку, бьет хвостом и ноет. Третий заключенный лежит камнем.
– Только мне, – поднимает ладони очкастый.
– Ну. – Батя колеблется. План откровенно тянет тухлятиной, но выбор не влезет даже в замочную скважину, от такого ни прикурить, ни кончить.
– Охранник кинется к мертвым, я выйду из камеры…
– Ты? – Папаша прячет руку с ключами за спину, брови замкнули переносицу. Я едва дышу. Мочевой пузырь звенит от желания опростаться. «Они врут!» – почему ты не умеешь читать мысли? Почему я не могу тебя предупредить? Почему это происходит опять?!
– Потянем спичку. Монетку кинем. – Очкастый хочет жить, эта жажда делает его чертовски убедительным.
– Кто-то бьет охранника кирпичом, – додумывает батя, – так?
– Да, со спины.
– А если охранник проверяет замки?
– Ударишь его решеткой. Или я.
– Дерьмо твой план. – Отец ходит по подвалу, скрип-скрип, говорят его ботинки, из них вытащили шнурки, чтоб не вздернулся, скрип-скрип.
– Я, – рвет решетку горлум, – я могу в кровяку нырнуть. Весь ею вымажусь. Как гуль. Куда хочешь лягу.
Горлум становится на четвереньки:
– Я даже лаять умею. Гав! Гав!
– Заткнись. – Батя смотрит на меня в упор. Решается. Всегда думал, что у него глаза карие, а они зеленые с коричневыми протуберанцами. Поворачивается к клетке с очкастым, гремит железом.
– Поможешь мне, – очкастый кивает. Отец отходит со мной, приближает губы к уху.
– Ты все запомнил?
Киваю.
– Повтори.
Шепчу ему нехитрую инструкцию: дом – половица – мама. Сбиваюсь пару раз. Батя отвешивает затрещину. Горячо. «Господи, надрываюсь я, – ты живой. Папа, ты живой! Хочешь, ударь меня еще раз. Сто раз. Тысячу раз! Только не умирай, прошу тебя, живи!»
– Полезай-ка. – Отец не терпит возражений. Лицо его становится красным и злым. – Пошел.
Он слушает, как я шуршу в дыре. Отец улыбается. Гордится мной. Поворачивается к очкастому, забыв стереть улыбку с лица. Очкастый и горлум одинаково жадно смотрят на него. Псы и кость.
– А если ты гонишь? – Очкастый растопыривает пустые ладони. Подозрительно чистые они у него.
– Есть монетка?
Отец зевает. Глупость, какая глупость. Откуда ему знать, что все трое в сговоре? Они с очкастым смотрят на лужу и влипшего в нее охранника.
– Достанешь? – кивает батя на кирпич. Чертыхаясь, очкастый выуживает его из вязкого кровяного моря.
– А с этими? – поворачивается к нему спиной батя? «Стоооооой!»
Все происходит четко, как наяву. Меня там нет, но я все вижу.
Кирпич влетает в затылок моему отцу, раскрывает багровую пасть, батя летит на пол. Очкастый прыгает следом, бьет еще раз, крушит кости, мочит надежно, умело.
