Дождь шел до сих пор. Капли сбегали по стеклу, рисуя кривые линии, и знакомое зрелище успокаивало. Но все равно никак не удавалось забыть, где Олеся сейчас находится и что Егор тут, совсем рядом, и смотрит. На нее.
То есть уже совсем-совсем рядом. Он поднялся из-за стола, подошел, встал чуть сбоку и сзади, произнес:
– И все-таки интересно, долго бы ты там еще торчала?
– Не знаю, – выдохнула Олеся прямо в чай. По его поверхности пробежали маленькие волны. Или это оттого, что чашка дрогнула, когда Олеся стиснула ее еще сильнее?
– Почему? – спросил Егор.
– В смысле «почему»?
Почему она не знает? Или почему у нее руки дрожат? Или…
– Почему не ушла?
– Ты же просил прийти. Обязательно, – напомнила Олеся. – И сказал, что будешь ждать.
– А ждала ты. Глупо. – В голосе прозвучало осуждение, а может, даже презрение. Но тут же раздалось полным противоречием: – Отогрелась?
– Угу. Почти.
Олеся уже не дрожала. Даже разожгло немного. Щеки и подушечки пальцев горели жаром, так что казалось – если бы кто-то до них дотронулся, обязательно бы обжегся. Словно слишком горячим чаем. Только где-то глубоко внутри еще жила частичка холода, маленькая льдинка, пока не успевшая растаять. Но и она уже плавилась, растворялась в тепле. А Егор, наверное, чтобы скорее избавиться от этого «почти», обхватил Олесины плечи.
Как тогда, на улице, только одной рукой, и к волосам не прижимался. Но отстранился уже через несколько мгновений, воскликнул недовольно:
– Блин! До чего колючая. Как ты терпишь?
Это он про кофту. Про кофту.
– Ты тоже, – само вырвалось.
– Что «тоже»? – не понял Егор.
Но Олеся молчала. Это была всего лишь мысль, возникшая внезапно, неожиданное сравнение, случайно произнесенное вслух. Олеся не хотела ничего подобного говорить. Она тоже немного растаяла от теплой одежды, от чая. А Егор, не дождавшись ответа, требовательно повторил:
– Что я «тоже»?
– Колючий.
Егор по-прежнему стоял за спиной, и Олеся не видела, как он отнесся к ее сравнению: обиделся, рассердился или, может, удивился. Молчал. А у нее не хватало решимости узнать, оглянуться, посмотреть в лицо. Зато опять вырвались слова, которые, наверное, говорить не следовало:
– Ты из-за родителей такой, да?
– Еще чего? – хмыкнул Егор. – Я просто такой. И не рассчитывай, не изменюсь.
Она и не рассчитывала, совершенно ни на что не рассчитывала. И нужно было обязательно сменить тему разговора, чтобы тот перестал смущать.
– Ты с ними совсем не общаешься?
Егор не стал выпытывать, откуда Олеся обо всем знает, произнес невозмутимо:
– Почему? Ты же видела. Общаюсь.
В том-то и дело, что видела: «Егор, постой! – Чего тебе? – Ну что за детский сад?»
– Разве это общение?
Его эмоции можно было угадать только по интонации, лица Олеся по-прежнему не видела. Сейчас, скорее всего, он недовольно кривит губы.
– Я не канат, чтоб меня перетягивать. Пусть успокоятся сначала, – произнес Егор с легким раздражением, а потом интонация поменялась, даже сочувствие промелькнуло: – А ты почему вдруг заинтересовалась? Твои тоже разводятся?
– Нет! – воскликнула Олеся поспешно. – Мои – нет!
Егор шагнул к окну, посмотрел сквозь стекло: – Дождь закончился.
Зачем он об этом сказал? Намекнул, что Олесе пора уходить? Или просто так, чтобы сказать хоть что-то, лишь бы не про родителей. Тоже захотел сменить тему. Или все-таки намекнул?
Ну почему у любого происшествия столько смыслов? И так трудно определить настоящий. Ошибиться гораздо проще.
Откуда-то издалека донеслись знакомые сигналы, постепенно становясь все громче. На кухне появилась бабушка с Олесиным мобильником в руке:
– Ответь.
Олеся мазнула пальцем по экрану, успела прочитать надпись: «Мама».
– Олисенок, – зазвучало в ухо, – ты уже дома?
– Нет еще. – Олеся ответила честно и сразу добавила: – Но уже иду.
– Мы тоже где-то через часик будем, – сообщила мама. – Не скучай. – И отключилась.
– Уходишь? – уточнил Егор, вроде бы безразлично.
И Олеся подтвердила:
– Да. Мне пора.
Только вот свитер и джинсы еще не просохли, и куртка не до конца, даже возле батареи.
– Может, все-таки еще у нас посидишь? – предложила бабушка. – Подождешь.
Но Олеся мотнула головой, возражая. Да и вряд ли вещи просохнут даже за ближайший час.
– Иди так, – предложил Егор, ухмыльнулся украдкой.
– А ты проводи, – тут же подхватила бабушка.
– Я? – Егор посмотрел с недоумением.
– Ну не я же! – воскликнула бабушка, распорядилась уверенно: – И дай Олесе свою жилетку. У куртки рукава длинны, а жилетка – нормально. А кофту лучше не снимать, чтоб теплее было.
– Ага! И можно сразу в цирк. Клоуном.
– Егор!
Упрек в бабушкином голосе никак не подействовал на внука. Да Олеся и не думала на него обижаться. Ее никогда особо не волновало, как она выглядит. Одежду обычно выбирала мама, в этом вопросе на нее можно было положиться. У мамы со вкусом все в порядке, а для Олеси главное, чтобы ей самой было удобно и комфортно.
Правда, сейчас не слишком комфортно. И наверняка не слишком красиво.
– Пойду твои вещи в пакет сложу, – объявила бабушка, скрылась в комнате, а Егор снял с вешалки жилетку:
– Надевай.
Потом они шли по улице, тоже совершенно мокрой после дождя, под небом, чуть насупленным, хмурящимся обрывками серых облаков.
Деревья, растревоженные порывами ветра, сыпали скопившимися на ветках и листьях каплями, и прохожие пока еще попадались редко.
Олеся спрятала подбородок в высоком воротнике, а Егор в очередной раз окинул ее критическим взглядом, произнес задумчиво:
– С девушкой-бомжом я еще не ходил.
Но Олеся опять не обиделась. Потому что слова прозвучали ну совсем не обидно. Как-то по-другому, сразу не определишь. Немного даже приятно. И весело.
Остановились возле подъезда. Олеся качнула пакетом со своей одеждой, зачем-то провела ладонью вдоль по жилетке, пообещала:
– Я верну вещи.
– Само собой, – откликнулся Егор. – Только в школу не приноси. Не хватало еще там с ними таскаться. Лучше домой. Жилетку, кофту и футболку верни, а штаны можешь себе оставить. На память. Они мне все равно коротки.
Штаны на память?
