Верит он! Нет бы все как следует объяснить! Я б тогда, конечно, немедленно… Да ведь я же и собиралась!
К письму были приложены деньги на билет. Но Сережка убедил меня, что на похороны я и так опоздала, у евреев ведь хоронят в тот же день, как у мусульман. Сережка это точно знал, он сам наполовину татарин. А продать квартиру и не приезжая можно. Через адвокатов. Он даже начал с ходу на эту тему что-то организовывать. У Сережки при слове «деньги» глаза всегда разгораются.
Но я это дело приостановила. Сперва, сказала, поеду посмотрю, что да как. По этому поводу мы в очередной раз поругались. Потом, правда, помирились, но я уж старалась про Израиль лишний раз не упоминать. Не то чтобы это помогало. Предлог всегда находился. Ну а уж когда он на меня руку поднял…
Стоп. Хватит об этом. Проехали.
Главное, если б папа Саша в письме хоть намекнул! Самое дорогое…
– Ну пойдем уже, пойдем! – Тёма терпеть не может стоять долго на одном месте.
– Постой, дай хоть камешек положу.
Камешек я привезла с собой. Кусочек асфальта с нашего двора. Так сказать, пригоршню родной земли. Ну а что я могу поделать, если двор наш еще до моего рождения заасфальтировали? Хорошо хоть, кусочек этот под ноги попался перед отъездом. Будто нарочно откололся.
Будь покоен, папа Саша. Ты можешь на меня положиться!
Страшно подумать, что было б, послушайся я тогда Сережку!
Впрочем, папа Саша наверняка знал, что я так не поступлю.
* * *
– Тём, если не прекратишь баловаться с электричеством, я с тобой не знаю что сделаю! Смотри, сколько опять нагорело!
Как именно Тёма поглощает электричество, неясно, но счетчик от одного ее взгляда удваивает обороты. Определенно, Тёма предпочитает электроэнергию обычной еде.
– Нет, ну посмотри, какой счет! Убиться можно! Опять за тысячу перевалило! У меня просто нет таких денег! Все мои никаёны уйдут на хеврат хашмаль! (Деньги, вырученные за уборку чужих квартир, уйдут электрической компании!)
Молчит. Стала ко мне спиной. Ковыряет стенку носком ботинка. На стенке в этом месте уже дыра скоро будет.
– Тём, ну почему ты всегда молчишь?! Скажи что-нибудь!
Не поворачивая головы:
– Что сказать?
– Ну скажи, что больше не будешь.
– Буду!
– Тём, ну давай по-хорошему. Я понимаю, у тебя такая физиология. Но ты хоть бери не больше, чем надо! К тебе иногда притронуться страшно – искрами сыплешь, током бьешь! Нельзя ж так! Это ведь деньги!
– А я знаю, сколько мне надо? Просто беру.
– Так бери по минимуму! Без запроса! А то ж я из-за тебя в трубу вылечу.
Сопит. Ну как с такой разговаривать?
– Тёма, иди поешь по-человечески. Я борщ сварила!
В ответ – ни звука. Оборачиваюсь – в салоне пусто.
– Тём, кончай прятаться! Тёмка, ты же любишь борщ! Тём, ты что, сердишься на меня? Ну перестань, я же не хотела. Я хотела только, чтоб ты поняла… Тёма-а!
Поздно. Теперь она весь вечер не покажется. Одни птичьи следы на полу да бешено вращающийся счетчик. На обиду, похоже, уходит много энергии. Даже пробки иногда вылетают.
* * *
На большой поляне в Ган Сакере просто не протолкнешься. Кажется, полгорода вышло сегодня после работы погулять в парк. Мальчишки в вязаных кипах гоняют в футбол. Компания хиппи уселась в круг и сосредоточилась в медитации. Все укромные уголки заняты парочками и семьями. И через все, через всех деловито перескакивают, перебегая с места на место, собаки. Ган Сакер – единственное место в Иерусалиме, где можно встретить собак в массе и без поводка.
Обычно собаки, да и другие животные, Тёму не особенно жалуют. Не лают, не воют, не шипят, не убегают без оглядки при виде нее. Просто игнорируют, стараясь, по возможности, избежать контакта. Если близко подойдет – встанут и перейдут на другое место. Погладить потянется – башку отдернут. Тёма не настаивает, но я вижу, что ей обидно. Втихую я вынашиваю планы порадовать ее когда-нибудь щенком. Вот только бы с деньгами чуть разгрестись. Убиться можно, как дороги в Иерусалиме ветеринары!
Поэтому сегодня я с радостным умилением наблюдаю, как весело Тёма играет с большой черной псиной – не то это лабрадор, не то помесь ротвейлера. Собака суетится, машет хвостом, скачет вокруг Тёмы, сбивает с ног, лижет ей лицо. Тёма хохочет, обнимает собаку за шею, катается с ней в траве, треплет за уши, рассказывает ей о чем-то.
Ух и разошлась же эта собака! Куда только смотрят хозяева? Другой бы ребенок на месте Тёмы…
Внезапно Тёма резко вскакивает, бросает собаке какую-то фразу и бежит ко мне. Хватает за руку, тащит за собой. Собака терпеливо ждет, виляя хвостом.
– Соня, иди сюда, познакомься! Это моя мама!
– Где?! – Изумленно озираюсь вокруг. Возвращаюсь взглядом к месту, где была только что собака.
Никакой собаки. В траве сидит темноволосая женщина моих лет, может, чуть постарше. С аккуратным макияжем. В черных, плотно обтягивающих джинсах и алой блузке без рукавов. На руках, как сегодня модно, татуировки. Женщина улыбается, встает с земли, отряхивается, протягивает мне ладонь.
– Ну, здравствуй, Соня! Пора нам наконец познакомиться. Я – Аграт.
Я молчу. У меня нет слов.
Вокруг нас белый день. Туда-сюда ходят люди, перебегают с места на место дети и собаки, обнимаются парочки, свистит судья невдалеке на волейбольной площадке. Десяток парней в вязаных кипах и мокрых от пота майках, прервав игру в футбол, становятся лицом к Котелю и читают молитву, торопясь успеть до заката. Рядом, в тенечке, распростершись лицом вниз, араб на коврике читает свою.
И никому нет дела, что среди нас ходит демон, всего пару секунд назад прикидывавшийся собакой. Убиться можно!
Чудны дела твои, Господи!
* * *
Говорить с ней было не о чем. Она все слова мои переиначивала.
– Как можно было на два года бросить ребенка?!
– Что, неужели два года прошло? Надо ж, как время летит!
– Вы бы мне хоть написали! Я бы тогда сразу…
– А чего суетиться? Все должно идти своим чередом.
– Да я вообще могла никогда не приехать!
– Но ведь приехала же. – Аграт дружески треплет меня по щеке. Пальцы у нее прохладные, ногти острые. Я невольно отстраняюсь. – Успокойся! Любите вы делать из мухи слона!
– Да ведь ребенок же! Черт знает что могло с ней случиться! Могла соседей затопить, могла дом спалить, могла покалечиться, могла свихнуться с тоски!
– Да, она весьма предприимчивое дитя.
– Зачем вообще вы ее рожали? Что, в аду не учат предохраняться?
