– Давай! – Я с облегчением затянулась. – Аграт, а что было б, если бы он тебя поцеловал?
– Что-что… Помер бы на месте, чего ж еще. В книгах, между прочим, написано.
– Так чего ж он, не учил, если в книгах?
– Кто его знает. Может, учил, но забыл.
* * *
Я-то считала, что стоит мне только добраться до Иерусалима и отыграть назад продажу квартиры, как все сразу встанет на свои места.
Фиг!
Тёма отказывалась превращаться обратно. По-прежнему лежала в постели, как цемах, и ни на что не реагировала.
Я выла над ней белугой, звала ее, брала на руки, целовала клейкие зеленые листочки, гладила тонкие упругие веточки и бугристую шершавую кору.
Все без толку. Она оставалась немой и неподвижной.
Приходилось учиться любить ее такой, как есть.
– Непонятно, с чего этот поц решил, что у сотворенных в сумерки прав меньше, чем у прочих, служащих Всевышнему Богу. Я его, во всяком случае, этому не учил, – произнес рав, когда мы все вместе сели обедать.
Запах от супа с клецками шел такой, что голем, разливая его по тарелкам, прицокнул от восхищения языком. А уж как дошло до фаршированной рыбы…
Вот только у меня совершенно не было аппетита. Вкусные запахи вызывали тошноту.
– В сумерки? В какие еще сумерки?
– Считается, что нас, бесов, Бог сотворил последними, под конец шестого дня, когда солнце уже садилось.
– То есть фактически уже в субботу?
– Ну да, где-то между зажиганием и шкиёй.
– Быстро Он, однако, управился. Неудивительно, что с вами теперь столько проблем.
– Неудивительно, что у нас теперь столько проб-лем, – поправила меня Аграт. – Он не успел нас завершить, оставил, так сказать, некую неопределенность. Благодаря этому у нас теперь полная свобода, принимай облик какой захочешь, да и в моральном плане нет особых ограничений.
– Так здорово же! – восхитилась я.
– Как сказать. Пока научишься держать себя в рамках, особенно первые двести-триста лет, таких дел понаделаешь! Все время выходишь из берегов, эктоплазма из тебя так и прет, как гейзер из-под земли! Все тебе важно, нужно и интересно, все хочется посмотреть, попробовать, во все дырки влезть. Причем хочется всего сразу, одновременно, сию секунду и до зарезу. Иные так и теряют сущность навсегда, разлетевшись по миру мелкими песчинками и не собравшись потом обратно. Другие всей массой своею забьются куда-нибудь в дыру, в бездну, в чье-то расстроенное сознание и застревают там на годы и десятилетия.
– Так, а родители куда смотрят? – возмутилась я.
– Ты поди за ним уследи, если через пять минут не знаешь, где оно и на что в данный момент похоже. А когда оно еще и в пяти местах сразу! Расстояния для нас ничто, замков-запоров считай тоже не существует. – Аграт безнадежно махнула рукой. – Конечно, свою кровинушку всегда учуешь, где угодно, в любом обличье. Но толку-то? Думаешь, станут они родителей слушать? Как же, разбежались! Каждый своим умом хочет жить, каждый уже в три года вопит: «Я сам!»
– Надо же, совсем как у нас! – восхитилась Геня.
– А почему Тёма назад не превращается? Застряла? – спросила я.
– Нигде она не застряла. – Аграт встала и плеснула себе еще супа. – Не превращается, потому что не хочет. Обидела ты ее. Бросила.
– Да когда я ее бросала?! – возмутилась я. – Уехала ненадолго, обещала скоро вернуться, все здесь для нее организовала… А раньше, когда ты ее на два года одну в квартире оставила, что ж она тогда в дерево не обратилась?!
– Ты сама виновата, – пожала плечами Аграт. – Не сейчас, когда уехала, а раньше. Так заботилась о развитии человеческой половины личности, что, похоже, перестаралась. Да нормальному бесу в голову не придет переживать, что кто-то там исчез временно из поля зрения! С глаз долой – из сердца вон, меньше народу – больше простора для экспериментов! Человеческий ребенок – другое дело. Она ведь просила тебя не уезжать? Тебе это показалось пустяком, поплачет и позабудет. И так бы оно и было, будь это человеческое дитя. Но у Тёмы-то другие возможности. И вот, получается, результат.
– Так она разве не из-за того, что квартиру едва не продали?!
Аграт покачала головой:
– Не думаю. Ведь не продали же. Да и тогда, мне кажется, оставалось бы еще какое-то время на то, чтобы оспорить продажу. Мы обычно так запросто не сдаемся. Помню, лет триста назад в Познани новый хозяин полгода не мог полубесов из подвала выгнать. Наш подвал, и ступай лесом.
– Э, не говори так! Кто это может знать? – вмешался сын рава, до этого спокойно уплетавший свои клецки и не обращавший на нас внимания. – В Познани все по-другому было! Там в акте о продаже подвал специально не оговаривался. Здесь-то у нас совсем другой случай!
И все опять, забыв о нас с Тёмкой, горячо заспорили о том, как оно все было в семнадцатом веке.
* * *
Данька, страшно возмущенный коварством моего бывшего, с мстительным удовольствием сбил поставленные Мендель-Хаимом замки.
Вместо них он сразу врезал мне новые.
– Теперь-таки никто не откроет! – пообещал Данька, помахав перед моим носом свежими корочками специалиста по установке и взлому замков любой сложности.
Благодаря настойчивости своей девушки Данька теперь беспрерывно учился. Закончив одни курсы, немедленно поступал на другие. В настоящее время он осваивал хитрую науку сантехнику. Ну, если так пойдет, через пару лет он и на электрика замахнется!
Вещи в доме лежали на своих местах, но от одной мысли, что кто-то чужой их касался, к горлу подступали гадливость и омерзение.
– Э-э-э, – протянул Жан-Марк, когда я предъявила ему то, что еще пару дней назад было тощей нескладной девочкой. Живой, любознательной, всюду сующей свой нос.
Ну, может, не всегда девочкой. Но все-таки оно бегало, прыгало, щебетало, махало крыльями. Насвистывало или хотя бы жужжало. На худой конец, било хвостом или плавниками по воде. Тогда как теперь…
Жан-Марк растерянно почесал в затылке:
– Боюсь, это не по моей части. Мне, конечно, приходилось копаться в земле. Сад там или огород, я все-таки жил в деревне. Но с инжиром я никогда дела не имел.
– Это не инжир, – всхлипнула я. – Это Тёмка.
– Не плачь, я, кажется, вспомнил! Есть у меня один клиент, садовод. С огромной злющей овчаркой. Ее соседи как-то у него отравили. Или не соседи, хотя он думает на них. Короче, я сейчас ему позвоню. Кстати, он русский, вам будет легче договориться.
Договориться с садоводом Васей было не легче, чем с представителем племени мумба-юмба.
Вася никого не слушал, он сам все знал, а клиенты по-любому ни в чем не петрили.
Вася всю жизнь что-нибудь сажал, а в Израиле уже лет двадцать разбивал сады, да такие, что ландшафтные парки отдыхают! Кадка?! Какая кадка?! Бросьте вы фигней страдать! Фигу надо в открытый грунт! Сперва только обрезать ветки!
