– Не реви, – произнес за спиною знакомый голос. – В детстве не научили, что Москва слезам не верит?
Я обернулась и увидела Аграт. Глаза ее смотрели сурово, алые от помады губы поджаты. Аграт протянула мне пачку бумажных салфеток.
– Аграт, ты… сердишься на меня? – пролепетала я, промакивая глаза и громко сморкаясь. Сопли были черные и с прожилками крови. – Прости, я не думала…
– Да какая разница – сержусь, не сержусь? Сколько тебе повторять: «Иль фат – мат»! Не стой уже столбом, пошли.
– Куда? – глупо спросила я.
– Как куда? В Иерусалим.
* * *
Мы ехали куда-то на метро, потом на автобусе. Вышли и шли по улице, показавшейся мне смутно знакомой. Дома скоро кончились, но мы долго еще тащились вдоль бетонного забора. Пока не подошли к дыре – одна из бетонных плит просто валялась на земле. Может, упала, может, изначально забыли поставить.
Пройдя сквозь дыру, мы оказались посреди рыжей вывороченной земли, сломанной арматуры, ржавой проволоки и рулонов стекловаты. На всем, включая застывший экскаватор, лежал слой грязи и пыли. В центре торчало, как больной зуб, здание, окруженное строительными лесами, с пустыми глазницами окон и распахнутыми на каждом этаже, покачивающимися на ветру дверями на пожарную лестницу.
Вход был заперт, но от застекленного некогда вестибюля первого этажа сохранился только каркас, и мы шагнули сквозь стену, осторожно, стараясь не порезаться. Под ногами скрипело битое стекло вперемешку с бетонной крошкой.
– Это ведь был роддом! – внезапно вспомнила я. – Мне здесь делали аборт.
– Тем лучше. – Аграт, похоже, не удивилась. – Значит, у тебя с этим местом кровная связь.
Лифт бездействовал. Мы спустились по лестнице в подвал, освещенный тусклыми люминесцентными лампами. Из труб в потолке капала вода, обнаженные провода кое-где искрили. Подвал был длинный, разветвленный, с полустертыми указателями: «Кухня», «Раздевалка», «Котельная», «Грязное белье», «Морг».
Наконец, после очередного поворота, мы остановились перед неприметной железной дверью без надписи.
– Тебе туда! – кивнула мне Аграт.
За дверью был темный тоннель, уходящий в бесконечность.
Из тоннеля показалась крыса. Она шла принюхиваясь, брезгливо подергивая усами.
– Тебе туда, – настойчиво повторила Аграт. – Подземный ход прямо в Иерусалим. Тебе повезло, предки твои обо всем позаботились. Шагай вперед и к утру будешь там!
– Но как, почему?! Нам разве не надо в аэропорт?
– Да? А как ты собиралась сесть в самолет без паспорта?
– Да ведь до Иерусалима сотни тыщ километров! Я так буду идти всю жизнь!
Аграт кивнула:
– Примерно три с половиной тысячи километров. К утру дойдешь, там несколько раз земля под ногами прыгает.
– А всякие там моря-реки?
– Тоннель пролегает глубоко под ними. Предки ж твои не дураки были. Я ходила, там почти везде сухо. Встречаются, правда, подземные озера, но в них воды максимум по пояс.
– Но… там же нет освещения!!!
Я уже говорила, что боюсь темноты?
Аграт вздохнула и страдальчески закатила глаза. Она порылась в карманах и протянула мне клубок тоненьких, слабо светящихся нитей.
– На, трусиха! Как раз на такой случай завалялся. Не факел, конечно, но… Бросишь его перед собой, он покатится, будет освещать. Люминесцентная нить, специально для лабиринтов. Но здесь-то только идиот заблудится. Тоннель простенький, без ответвлений. Топай себе и топай, пока не дойдешь. Мне кажется, его хватит тебе на дорогу… может, пары километров всего и недостанет. Так там уже и свет в конце тоннеля виден. И вот, на тебе с собой. – Аграт выдала мне металлическую фляжку с водой, четыре энергетических батончика и знакомый плотный конверт. Конверт выглядел изрядно помятым, грязным, был весь в каких-то потеках. Похоже, и правда валялся на помойке. Но что-то внутри него шуршало.
– Спасибо! – Я нашла в себе силы вежливо улыбнуться.
– Не за что! Не попадай больше так по-глупому. Вообще, мой тебе совет: выходила б ты за своего ветеринара от греха подальше! Он и не дурак, и с руками, и Тёмку видит.
– Но… я ж его совсем не люблю!
– Да ладно? А этого, обалдуя своего, любишь, что ли?
– Нет, но… Понимаешь, я ж его знаю сто лет…
– А с этим у тебя вся жизнь впереди, успеете познакомиться! Делов-то!
Дверь за Аграт захлопнулась. Я бросила на землю клубок и храбро двинулась вперед, в темноту.
* * *
Я бодро топала вниз по коридору с выкрашенными зеленой масляной краской стенами. Нить из клубка освещала пространство неярко, но достаточно хорошо.
Коридор вывел меня куда-то на нижний уровень и там влился в широкий тоннель. Масляная краска на стенах сменилась каменной кладкой. Камни были серые, толстые и неровные. Кое-где на них проступали полустертые надписи, процарапанные, выбитые, старательно выведенные карандашом, углем, мелом, а кое-где и кровью.
Встречались надписи еврейскими буквами, но слов я разобрать не могла, из чего сделала вывод, что написано на идиш.
Впрочем, были надписи и на русском. Старательным детским почерком на уровне моего плеча было выведено: «Мама, прости, что ушел без тебя. Они сказали, по-другому нельзя. Йоси».
В другом месте мне удалось разобрать слова из какой-то длинной, сделанной аккуратным бисерным почерком надписи: «Но другого выхода нет, ты ведь это понимаешь, правда?»
Воздух был спертый, влажный и мешал думать. Звук собственных шагов раздражал. Я попыталась запеть, но не хватало воздуху. Оставалось тупо идти вперед, не обращая внимания на звуки и запахи, запрещая себе бояться и останавливаться.
Крысы, появлявшиеся внезапно из боковых проходов, приятно разнообразили прогулку. Мы старались вести себя вежливо, уступая при необходимости друг другу дорогу.
Временами тоннель сужался, и я с трудом, боком, протискивалась в тесные щели, сдирая кожу с плеч и коленей. Местами потолок снижался, и приходилось долгие метры брести, пригнувшись, не смея поднять голову.
Кое-где тоннель вообще превращался в узкий лаз, где можно было лишь по-змеиному ползти, молясь и гадая, не застрянешь ли ты навсегда между камней.
Несколько раз тоннель как бы встряхивало, очертания стен расплывались, меня начинало слегка тошнить. Потом это ощущение проходило. Видимо, земля в этих местах «делала прыжок», потому что надписи на стенах внезапно оказывались на других языках: итальянском, французском, польском, на каких-то совсем незнакомых, с острыми готическими буквами, рунами или даже вовсе иероглифами.
В тех местах, где из стен сочилась вода, я пробовала ее на вкус. Она была горькой, с привкусом железа и пепла. Зато во фляжке, которую дала мне Аграт, вода была сладкой и не кончалась никогда. Я старалась не думать, откуда она там берется.
