– В смысле?
– В смысле не поеду я с тобой ни в какую Москву. И уж точно не буду продавать квартиру. Ни сейчас, ни когда-нибудь в будущем.
Рука внезапно выдернулась из-за моей спины, так резко, что меня мотнуло из стороны в сторону. А может, просто автобус сделал крутой поворот.
– У тебя здесь что, кто-нибудь завелся?
– Сереж, при чем тут…
– А тогда в чем дело? Что, не наигралась еще в самостоятельность?
Я молча отвернулась к окну. За окном тянулось Мертвое море. Солнце еще не набрало полную силу, над волнами клубился фиолетово-розоватый туман. По песку расползались белесые соляные полосы.
– Говорю, не надоело тебе еще? Маешься тут одна на жаре, ни семьи, ни работы. Даже мужика за столько времени не завела.
– Да какое тебе дело?! – не выдержав, огрызнулась я.
– Что, хочешь сказать, кто-то у тебя есть и ты ему со мной изменяешь? Не ври, Сонька, врать ты не умеешь.
– Да уж не чета тебе!
– А чего я-то? Чего сразу я? Я, что ль, тебя бросал? Нечего валить с больной головы на здоровую! Ломанулась ни с того ни с сего разводиться, удрала на край света! Я б еще понял, если б в Америку. Нормальная страна, хоть, конечно, там и пиндосы. Но здесь-то тебе каким медом намазано? Жара, мухи, арабцы с ножами за каждым углом. Мне уж тут понарассказали. В Египте и то прикольней. В Иерусалиме твоем даже моря нет!
– Сереж, я не желаю это обсуждать.
– Да тут нечего обсуждать! Сама знаешь, что я прав! Уперлась из чистого упрямства!
– Сереж, если ты не прекратишь, я выйду на следующей остановке.
И я в самом деле потянулась нажать на «стоп».
Сережка перехватил мою руку. Прижал к губам, начал целовать.
– Сонечка, прости! Прости, прости, прости меня, дурака! Больше никогда-никогда!
– Точно? Никогда-преникогда? – Не то чтоб мне и вправду хотелось выскакивать из автобуса посреди пустыни в канун шабата.
– Клянусь!
– Тогда ладно. – Я уселась обратно. Рука вернулась за мою спину, теплая, мягкая, успокаивающе-надежная. – Но ты понял, что я не еду с тобой в Москву?
– Совсем-совсем не поедешь? Ну хоть на чуть-чуть, на недельку! Сонь, мы с тобой столько не были! Я чуть с ума не съехал, ей-богу! Теперь как подумаю, что вот-вот, и потом опять черт-те сколько времени без тебя! Ну давай ты сейчас поедешь со мной? Ненадолго, всего на несколько дней. Чтобы не было вот так, сразу.
Я задумалась. Хотя Сережкино предложение никак не вписывалось в мой график, мне тоже до смерти не хотелось с ним расставаться. Конечно, иногда Сережка такой дурак, но ведь он мой дурак! Я знаю его всю жизнь. Бывает, он напускает на себя или врет, но сейчас-то ему явно было по-настоящему больно.
– Сереж, а деньги? Думаешь, я здесь миллионершей заделалась?
– Да оплачу я твой билет, подумаешь, двести баксов. Говна-пирога!
– Сереж, но ведь это будет хвост по частям. Подумай, может, все-таки лучше…
Он упрямо мотнул головою:
– Пусть!
И тогда я сдалась.
Мне вдруг остро захотелось в Москву. В самом деле, если не сейчас, то когда? Как раз я пока не работаю, не учусь. Повидаю маму, подружек. Пройдусь по родимым улицам. А то мне уже начинает казаться, что вовсе их нигде нет, а просто я их придумала.
А Тёма – что Тёма? Попрошу Геню с семейством за ней присмотреть. В конце концов, жила же она без меня одна в квартире целых два года и была даже младше.
* * *
– Ты никуда не поедешь.
– Придется, – вздохнула я, доставая из кладовки чемодан на колесиках. – Билеты куплены, так что поздняк метаться. Не могу ж я подводить человека.
Удушливая волна жара пыхнула на меня оттуда, как из печки. Я быстро захлопнула дверь кладовки и отступила назад, поближе к неистово рычащему вентилятору.
У отца в квартире отродясь не было кондиционера, не знаю уж, как он без него выживал. Сама я здесь пока что еле сводила концы с концами. Какой уж тут кондиционер! Хоть он и стоял у меня в списке первым среди отложенных до непонятно когда покупок.
Она вырвала чемодан у меня из рук и шарахнула им об стенку с такою силой, что одно колесико погнулось, другое вовсе отломилось и закатилось куда-то за угол коридора.
– Тём, что ты творишь!
– Ты! Не! Поедешь! Никуда! – Она вцепилась в чемодан зубами и стала рыча, с остервенением драть его зубами на части. Куски кожи полетели во все стороны, пластмассовая ручка больно ударила меня по щеке.
– Тём, ну что ты как маленькая? Ну поеду с рюкзаком, делов-то.
Она выгнулась и зашипела на меня, как кошка. Из глаз полетели искры, полыхнули, упали на ковер и погасли. Я тревожно проследила за ними взглядом. Черт, с нее ведь станется и пожар устроить.
– Тём, ну давай по-человечески поговорим. Мне самой уже не очень-то хочется ехать… Но, понимаешь, бывают всякие обстоятельства…
– Не хочется – и не едь!
– Тёма, я тебе сто раз уже объясняла!
– Я тебя не пущу!
– Как? Малыш, как ты можешь меня не пустить?
Она стояла у окна, я – перед входом в комнату. Внезапно, одним прыжком преодолев разделявшее нас расстояние, Тёма повисла у меня на шее, обхватив талию ногами, и заревела – громко, по-детски, шмыгая носом, пачкая мне майку слезами и соплями.
Слезы у нее были обычные. Соленые, как у всех людей. Я погладила ее по остро выпирающим лопаткам. Какая же она худенькая, в чем душа…
– Тёмушка, перестань! Тём, ну ты чего?! Тём, ну я же вернусь! Вернусь скоро-скоро! Солнышко, ты даже соскучиться не успеешь! Ну хватит уже, ты меня задушишь.
– Не вернешься! Не вернешься, потому что никуда не уедешь! Нельзя! И-эфшар!
Спрыгнула с меня и заметалась по комнате, брызгая слюной и отчаянно жестикулируя. На миг мне показалось, что она сошла с ума. Изо рта ее потек поток слов, в котором ничего нельзя было разобрать, поскольку как всегда, волнуясь, Тёма мешала русские слова с еврейскими, арабскими, арамейскими, других каких-то древних, давно исчезнувших с лица земли языков, на которых говорила с ней мать.
Внезапно в комнате сделалось темно, несмотря на пылающее за окном солнце, и прохладно, несмотря на удушливую жару, который месяц не выпускавшую Иерусалим из своих цепких объятий. Ох уж эта израильская жара! Как я ее ненавижу!
Лопасти вентилятора замерли, беспомощно дернувшись в последний раз. Поток незнакомых слов неожиданно прекратился. В комнате воцарилась гнетущая тишина, изредка нарушаемая треском электрических разрядов. Тёмка, не мигая, смотрела куда-то вверх.
Под потолком сконденсировалось лиловое облако. Внутри него вспыхивали маленькие багровые молнии. В воздухе запахло свежестью и озоном. Громыхнул гром, и с потолка на ковер хлынул дождь.
