– Тёма, ты не знаешь, куда отсюда делись деньги? Ты, случайно, не брала?
Сестренка помотала головой:
– Наверное, они нашлись. Подожди, сейчас еще разиня какой-нибудь потеряет.
Действительно, спустя пару секунд в конверте, который я все еще держала в руке, опять что-то зашуршало. Правда, на этот раз в нем оказалось не четыреста шекелей, а только сто пятьдесят. Так что пришлось мне закатать губу.
Путем длительных расспросов удалось вытянуть из Тёмки, что деньги, которые мы с ней регулярно находим в пустом конверте, сперва кто-нибудь должен потерять.
– А ты как думала?! Думала, мы их крадем, что ли?! – возмущенно закончила свои объяснения сестра.
Если честно, я вообще никак раньше не думала. Мало ли откуда в конверте эти бесовские деньги? Брала их просто, и все. Бессовестная я, наверное, вот что.
* * *
Груда досок и обломков мебели высилась на склоне горы, откуда открывался чудный вид на Иерусалим и зеленую долину внизу.
Мы с Тёмкой расстелили под кедром клетчатый плед, но посидеть на нем толком не пришлось. Тёмка как всегда сразу удрала куда-то с детьми, а я пошла помогать резать салаты и раскладывать по тарелкам тхину и хумус. Мангалы дымили вовсю, попозже к ним присоединились еще и костры. Над городом и окрестностями стояла сплошная дымовая завеса. Хорошо хоть, день выдался не жаркий.
Дети, как всегда в таких случаях, начали потихоньку сходить с ума. Только и смотри, чтоб кто-то не угодил в костер и не вышиб кому-нибудь глаз стрелою из лука. Конечно, когда покупаешь в магазине лук, в комплекте с ним идут стрелы с резиновыми наконечниками. Но покупные стрелы почти сразу куда-то деваются, приходится заменять их на палочки, а палочки – они уж такие как есть.
– Шофан, шофан, – внезапно закричал кто-то, и вся ватага ринулась ловить шустрого зверька.
В ходе погони даман преобразился в лисичку-фенька, лисичка в зайца, а заяц ни с того ни с сего внезапно взмыл в небо ласточкой, выпорхнув у кого-то из рук.
Набегавшись, дети брякнулись прямо в траву, на торчащие из-под нее желтоватые, нагретые за день камни. Вечерело. Малышня стала засыпать, и матери осторожно перекладывали их из травы в коляски, укутывая одеялками сверху. Я набросила Тёмке на плечи кофточку, из недавно присланных мамой. Голубенькую, в цвет глаз.
– Тёма, расскажи, как ты это делаешь? – спросил Шломик, старший из раввинских правнуков.
– Я познаю каждого из зверей, – важно ответила Тёма. – Как Адам а-ришон, когда он им всем придумывал имена.
– Кажется, кто-то у нас опять чересчур много читает. – Рав шутливо погрозил Тёмке пальцем. – А как дела обстоят с художественным свистом?
Вместо ответа Тёмка засвистала печальную, странную мелодию. Она была длинная, с многочисленными переливами и повторами. Местами мелодия казалась почти родной, знакомой с детства по каким-то фильмам или радиопередачам. Местами она вдруг становилась такой же пугающе чуждой и непонятной, как песенка, которой Тёма выманивала беса из шакаленка.
Шакаленок давно уже выздоровел и был мною с Жан-Марком благополучно отпущен на волю за много километров от Иерусалима, где он удрал от нас без оглядки, почти не хромая.
Постепенно все стихли, прислушиваясь к Тёмке. Некоторые мужчины, и даже сам рав, пытались ей подпевать. Странная песня без слов неслась над холмами куда-то вдаль, ввысь, в глубину лежащей у подножия холмов долины.
Наконец Тёмка замолчала. Потрескивали дрова в костре, огненные языки лизали потемневшее лиловое небо, и крохотные искорки то и дело взмывали вверх. Сестренка завороженно наблюдала за их полетом.
– Надо же! – проговорил рав удивленно. – Я думал, нигун этот давно забыт! Я-то его помню еще из детства. Его ведь сочинил мой прадед, Черногуслярский ребе. Талантливый был человек во всем, и Тору учил день и ночь, и на дудке играл, и даже скрипкою овладел самоучкой. Вечно что-то напевал, что ни делает, куда ни пойдет. Кантор был замечательный, у людей во время молитвы слезы на глаза наворачивались. А уж за субботним столом, бывало, как разойдется! Все дивились: откуда он только мелодии такие берет? После смерти его я нигде ничего подобного не слышал. А ты, Тёма, от кого этот нигун знаешь?
– От мамы, – ответила Тёмка и уткнулась мне холодным носом в подмышку.
Костер между тем разгорался все жарче, искры от огня взлетали все выше. И внезапно одна из них, взлетев выше всех, начала выписывать в небе круги, узоры, мертвые петли…
Я вздрогнула, поняв, что Тёмки рядом со мною нет. Вот только что она сидела, привалившись к моему плечу, и вдруг исчезла. Во что это неугомонное существо успело превратиться?! В ночную птицу, в цикаду?! Неужели… не может быть! Искры ведь неживые!
И они так быстро сгорают!
Несколько секунд я сидела ни жива ни мертва, с колотящимся сердцем, вглядываясь изо всех сил в крохотный огонек, выплясывающий в черном небе, ожидая с тоскою, что он погаснет. Вместо этого огонек, описав красивую дугу, опустился у моих ног зеленоватым, трепещущим светлячком, мигнул в последний раз и поднялся с земли уже Тёмой.
– Ты видела, Соня? Ты смотрела, как я там танцевала?
– Да, Тём, я видела. Я смотрела. Ты только, пожалуйста, никогда больше так не делай, – прошептала я, изо всех сил прижимая ее к себе.
– Почему? У меня разве некрасиво получилось?
– Красиво, Тёмка, очень красиво!
* * *
– Представляешь, он хотел, чтобы я стала его! Начал какие-то заклинания на ломаном арамейском читать. Мол, слушай, нечистый дух, слово мое, а не то… Пергамент, правда, был подлинный, но в таких руках… Конечно же, я с ним справилась одной левой. Скажи, нормальному человеку придет в голову хотеть, чтобы у него был свой демон?! Он хоть знает, сколько с нами мороки?! Больной на голову, однозначно!
Докуренная до самого фильтра сигарета обожгла ей пальцы, и Аграт яростно загасила ее об траву.
Было раннее утро буднего дня, и на лужайке в Ган Сакере мы были почти одни, если не считать проносящихся мимо изредка бегунов да собачников, спешащих с собаками на площадку. Тёмка, обратившись в крохотную птицу-нектарницу, плескалась росой в чашечке цветка.
– Ну почему? А Мефистофель с Фаустом?
– А, там никто никому не принадлежал. Оба просто дурили друг другу голову.
– А вы с папой Сашей?
– Мы с ним друг друга любили. Но это ж не бывает по заказу, или по договору, или, как этот идиот себе возомнил, по заклятию.
Если честно, я не очень-то понимаю про любовь. Нет, я бывала, конечно же, влюблена, что ж я не человек, что ли? На мой взгляд, это прежде всего большой балаган. Вот ты живешь себе нормально, все у тебя зашибись, по утрам тебе солнце светит, по ночам звезды горят, ну, конечно, иногда дождик бывает и прочие мелкие неприятности. Вчера, меня, например, с работы уволили. Девушка, которую я замещала, из декрета вышла. Но это разве беда?
