– Нельзя, – покачала головой Тёма.
– Что, думаешь, не сработает?
– Почему, сработает. Бесы услышат и выскочат из шакалов. Только ведь они не все дети, и вовсе не все попали туда случайно.
Мы представили себе внезапно возникшую на израильско-сирийской границе армию бесов.
– Может, ему анализ крови сделать? – вернулась я к предмету нашего разговора. – Ну чтоб знать наверняка, бешеный или нет.
– Кровь тут не поможет. Чтобы знать наверняка, ему нужно отрезать голову. Окончательный диагноз ставится по наличию в мозгу телец Негри, – объяснил Жан-Марк.
– А как же тогда? – растерялась я.
– Карантин. Подержим его две недели в клетке. Близко не подходить, воду и еду через решетку. Или – или. Сдохнет – пошлем голову на ветсанэкспертизу. А выздоровеет – значит, был не бешеный. При бешенстве сто процентов летальный исход. Тем временем он у нас откормится, придет в норму, и можно будет со спокойной душой выпускать. А пока сделаем рентген, посмотрим, что там у него с лапой.
И хотя шакаленок по-прежнему был без сознания, Жан-Марк вколол ему еще и наркоз.
– Чистенький перелом, умница, – потрепал он минут через пять спящего шакаленка по загривку. – Готовь, Соня, операционную. Сейчас мы ему туда штифт загоним.
– Зачем закрытый перелом превращать в открытый? – изумилась я. – Резать, доставать кос-ти, совмещать? Разве не проще наложить сверху гипс?
С Тёмкой-то вопросов у меня не возникало, сломанные кости торчали тогда из нее острыми концами во все стороны.
– Интересно, как ты этот гипс снимать потом собираешься? – поинтересовался Жан-Марк. – Это ж дикий зверь! Попросишь его пять минут постоять спокойно? Нет уж, тут остеосинтез, без вариантов. – И Жан-Марк, сделав продольный разрез, извлек наружу обломки кости. – Чудненько! Вставим штифт, и через недельку он у нас забегает.
Шакаленок во сне судорожно вздохнул.
После операции, удобно устроив пациента в клетке под капельницей, Жан-Марк попросил меня подождать. Сейчас он прочтет Шахарит и отвезет меня на работу. Волноваться нечего, времени еще навалом.
Мы с Тёмкой вышли на крыльцо. Светлело небо, дул свежий ветер, унося с собой гарь и копоть томительных дней хамсина. Солнце медленно вставало из-за холмов, пока еще мирное, не жгучее и не злое.
В соседнем доме проснулось радио, жизнерадостно возвестив: «Слушай, Израиль! Бог твой Господь, и Господь един!»
– Ну вот, я ж говорил – всего шесть утра! Успеем еще позавтракать! – сказал Жан-Марк, выходя и запирая за собой клинику.
– Прости, что подняла тебя среди ночи, – в сотый раз извинилась я.
– Ну а что тебе оставалось? Ничего, я привычный. Думаешь, ты одна такая? Меня часто дергают по ночам – то кошка рожает, то у собаки сердечный приступ.
Утро между тем разгоралось. Динамик с минарета провозгласил, что нет Бога, кроме Аллаха. В ответ прозвенели колокола на невидимой за домами церкви. Закурлыкали голуби. Подъехала машина, и вышедший из нее человек сказал нам: «Бокер тов, йаа, ахим!» Открыл багажник и начал выгружать овощи у закрытых дверей кафе.
Из спрятанных в траве на газонах шлангов с шипением вырвалась на волю вода, окатив нас с головы до ног.
– Бежим, – крикнул Жан-Марк. – Бежим, пока окончательно не промокли!
Мы рванули и понеслись под струями воды до самого конца улицы, где была припаркована машина.
Волосы у меня слиплись, мокрая блузка пристала к коже. Под глазами круги от бессонной ночи. Я показала язык зеркальцу на машине.
– Знаешь как здорово на рассвете молиться! – разглагольствовал Жан-Марк, пока мы ехали к рынку, где уже открывались первые кафе. – Говоришь, и с каждым словом твоим все вокруг оживает, розовеет, светлеет, каждое «аллилуйя» в душе отзывается! Прям чувствуешь, как Бог заново творит мир. Слушай! А давай с тобой как-нибудь это повторим?
– Что именно? – не поняла я.
– Ну я назначу операцию на пять утра, пациента заберу от хозяев с вечера, в полпятого заскочу за тобой, а к семи отвезу тебя в твой маколет. Что скажешь?
Вместо слов я покрутила пальцем у виска.
– Не знаю, как ты, а я больше всего на свете по утрам люблю спать. Каждые полчаса на вес золота! Вот лечь с вечера попозже – другое дело.
– О-ля-ля! Ты, оказывается, еще и сова. – Жан-Марк в притворном ужасе закатил глаза. – Впрочем, это не худший из недостатков.
Я промолчала. Похоже, он еще не потерял надежду.
* * *
– Вот этот стул и вот этот стул! На них уже садиться нельзя, совсем ножки расшатались!
– Хорошо. Подвинь их к дверям. Ты взяла плед из папиной комнаты? А то иначе на чем сидеть?
Комната уже давно моя, но в разговорах она по-прежнему папина. Словно он вышел на минутку и вот-вот придет.
– Соня, а давай еще и комод сожжем! Там два нижних ящика заедают! И… и еще можно… – Тёмкины глаза загораются нехорошим блеском.
– Я тебе сожгу! Мой комод! Мне его папа еще в первый приезд сюда купил!
Даник пообещал доставить нас на Лаг-ба-Омерский костер (ну или, по его версии, меня одну) вместе со всем, что у нас отыщется на дрова. Данику это по дороге, к тому же на этой неделе в его распоряжении оказалась легковушка с прицепом.
Сам Даник на Лаг ба Омер едет к родителям своей девушки. На сей раз у него все всерьез. Девушка – марокканка, с плотной, словно вырезанной из цельного куска дерева, фигуркой и черными, как черносливины, глазами.
Стоит ей войти, как уже через пять минут до нас с Тёмкой через две стенки доносится:
– Хабиби, да разве можно так?! Сколько раз я тебе говорила! Нет, все кончено, никуда я с тобой больше не пойду! Ну ты что, совсем тупой?! Закрой рот, тембель, и слушай, что тебе говорят…
Ответов Даника мы не слышим. Наверное, он что-то ей отвечает, как-то оправдывается. Во всяком случае, выходят они потом всегда вместе, и глаза у Даньки горят, и сам он весь светится от счастья. Похоже, нашел наконец, что искал.
– Нет, Тёма, мы не будем жечь эту плетенку. Да, она старая, но я ее люблю. Она там всегда стояла. Угомонись уже! Хватит и этих двух стульев.
Может показаться странным, но мне не хочется ничего здесь менять. Да и денег на это у нас нет. Конечно, кое-что пришлось докупить – новый холодильник, стиралку, микроволновку. Люстру в маленькую комнату взамен испорченной Тёмой (там висел голубой самолетик с красными полосками на крыльях, но Тёмка его сорвала и весь изгрызла зубами).
Вообще, с деньгами происходят странные вещи. То на все хватает моей зарплаты, то без плотного конверта не обойтись. Я стараюсь не лезть туда без крайней нужды, особенно с тех пор как узнала, откуда в конверте деньги берутся.
Однажды утром я заглянула в плотный конверт и увидела там четыреста шекелей. Сразу в голове распланировала, что я на них куплю, и отправилась, напевая, в ванную. Выйдя оттуда через полчаса, я обнаружила конверт пустым. Это было так неожиданно, что я, не поверив своим глазам, перевернула его и довольно долго трясла.
