– Привыкла. Я ж знаю, что это Тёма. А что врачи про меня сказали? Что это было вообще?
– Отравление. Ты ничего странного не ела?
– То есть я в самом деле могла умереть?
– Запросто.
Тут до меня наконец дошло. Конфета! Кто-то пытался извести Тёмку. Наверняка та мерзкая баба! Найду – глаза выцарапаю! Религиозная фанатичка!
– В жизни больше туда с Тёмкой не пойду! Хотя жалко – ей там было весело.
– Есть ведь и другие места, где она может играть с детьми.
– Это не так просто. В обычном парке половина детей ее просто не замечает, другая половина видит кто что, с родителями происходит то же самое, в общем, получается балаган. А в чисто религиозных районах дети не особо рвутся сблизиться с новичками. Но, конечно, больше мы туда не пойдем. И надо раву сказать. Должен же он знать, что вокруг него происходит. Интересно, чья жена эта тетка?
– А вдруг он изначально в курсе? Равы, знаешь ли, разные бывают.
– И это ты мне говоришь?!
– Ну, я менее всего склонен идеализировать религиозное общество. Я слишком хорошо знаю его изнутри. Мало ли какими соображениями рав мог руководствоваться? Может, у него появились основания считать Тёму средоточием вселенского зла? Может, он что-то новое нарыл в книгах на этот счет? Ничего личного. Усыпляем же мы бешеных собак. Людям свойственно путать религию и гуманность. Дескать, верующим свойственно быть добрее и милосерднее.
– А на самом деле?
– На самом деле с чего бы? Гуманизм как понятие возник меньше двухсот лет назад. Религия существует в разы дольше. И она совсем не про отношения людей с людьми. Она про отношения человека с Богом.
Нельзя сказать, чтобы я целиком поверила Жан-Марку. Но зернышко сомнения во мне поселилось. Если допустить, что рав и вправду обнаружил нечто, делающее Тёму, по его мнению, опасной для мира, разве не гуманным было бы в самом деле усыпить ее, как котенка?
Раз так, значит, могут быть и другие попытки. Значит, Тёмку нужно оберегать.
А мир? Да какое мне дело до всего мира!
* * *
С утра позвонила ребецин. Спросила, как чувствует себя Тёма. Ей, мол, кто-то сказал, будто Тёма вчера с праздника ушла бледная. Устала, наверное, предположила ребецин. Для девочки ведь все это непривычно – шум, конкурсы, беготня.
– Тёма в порядке. А кто это вам наплел, что она была бледная?
– Не помню уже. Какая разница кто? Разве это имеет значение?
– Имеет. Передайте ей, пусть не волнуется. С Тёмой все хорошо, а вот я себя чувствовала не очень.
– Кому передать, Соня? Я вас не понимаю. Почему вы себя плохо чувствовали? А сейчас вы в порядке?
– Сейчас в порядке. Слушайте, Геня, я вас, наверное, сейчас немного удивлю, но…
Наверное, глупо с моей стороны, но я не удержалась и тут же рассказала Гене всю историю от начала и до конца. Мне не верилось, что ребецин тут как-то замешана. Кто угодно, только не она.
Выслушав меня, Геня помолчала. Через трубку хорошо прослушивалось ее нервное, прерывистое дыхание. Может, зря я на нее все вывалила? Пожилой человек, может разволноваться, разнервничаться.
– Соня, вы сейчас наговорили ужасных вещей. Поверить не могу, чтобы вы это всерьез. Я понимаю, вы себя еще плохо чувствуете. Рафуа шлема в махира! (Быстрого и полного выздоровления!)
– Геня, но я же не про вас лично! Честно говоря, я сама не знаю, что думать! И с радостью приму любое разумное объяснение. Большой привет раву Мойше!
– Передам. Но он будет огорчен вашими словами. Он так ценил вашего отца, так искренне расположен к вам с Тёмой. Печально, что из-за каких-то мрачных фантазий… Надеюсь, его-то вы ни в чем не подозреваете?
Уклонившись от прямого ответа, я распрощалась и повесила трубку. На душе остался мерзкий осадок. За последние месяцы их семья стала мне почти родной. Не то чтоб мы часто виделись, но само это чувство, что за спиной есть кто-то взрослый и мудрый. Кто в курсе твоих дел и готов в любую минуту прийти на помощь, что-нибудь посоветовать, подсказать.
Ужасно устаешь все время быть взрослой!
– Соня, застегни мне на спине платье. Никак почему-то не получается, – пожаловалась Тёма, как всегда возвращая меня к реальности.
– А ты перестань крыльями махать, и получится. Зачем его из сушки взяла? Я сперва погладить хотела.
Ненавижу эту здешнюю моду ходить в неглаженом!
Вместо ответа Тёма нежно обхватила меня руками.
– А ты сегодня не пойдешь на работу?
– Нет. Жан-Марк дал мне выходной после вчерашнего. Сказал, сам нас вечером навестит.
– Ура! Мы будем учить новую песню! Вот послушай, у меня немножко уже получается. – Тёмка старательно насвистала первые три такта из «Марсельезы». – «Вперед, вперед, сыны Отчизны…» Правда, красивая? И чуть-чуть страшная.
– Чуть-чуть страшная, да.
Если вдуматься, так даже и не чуть-чуть.
Жан-Марк позвонил поздно вечером. Было много пациентов, только сейчас закончил прием. Так что сегодня, наверное, уже никак. Зато назавтра Жан-Марк сговорился со своим партнером Ароном, тот подменит его на целый день. Не хотим ли мы с Тёмой выбраться к морю? Любое на выбор – Красное, Мертвое, Средиземное.
– Ура! Море! Ура! – радостно завопила Тёма, хлопая в ладоши. – Всегда хотела побывать рыбкой!
– Впервые слышу! – удивилась я. – Рыбы же холодные, скользкие. И все время молчат. Ты разве хочешь все время молчать?
– Так я же не навсегда! Побуду рыбкой, а потом опять стану Тёмой! Понимаешь?
– Понимаю. Но все равно… Может, давай лучше купим тебе аквариум? А то, знаешь, на море эти чайки…
* * *
В конце концов Тёма обратилась в дельфина, чем несказанно порадовала прохожих, немногочисленных в этот будний февральский день на Тель-Авивской набережной.
– Смотрите, смотрите! Дельфин! Дельфин! – кричали они, заглушая пронзительные вопли чаек.
– Вон прыгает, вон же, вон!
– Да нет же, здесь! Вы не туда смотрите!
Мы с Жан-Марком сидели на бетонном парапете, грызли орехи и пили кофе из бумажных стаканчиков. Море было жемчужно-серым, и, хотя день был теплый, градусов двадцать, никто, конечно же, не купался. Кто ж сунется в такую-то холодрыгу?
Так что море целиком принадлежало Тёмке и нескольким наиболее отчаянным серфингистам. Море и еще немножечко небо. Там, где оно сливалось с морем, Тёмка на пару минут обращалась в чайку и взлетала вверх с радостным визгом, взмахивая острыми крыльями.
– Немного странно вот так сидеть и ничего не делать, – пожаловался Жан-Марк. – Прям хочется уже позвонить Арону. Спросить, как дела, не нужна ли помощь.
