Общественный транспорт уже перестал ходить. Такси я решила не брать – шабат так шабат. Поэтому мы вышли загодя, ведь путь предстоял неблизкий.
По Яффо мы шагали прямо по трамвайным рельсам. Тёмка вела себя как спущенный с поводка щенок. Носилась кругами, вспрыгивала на скамейки. На ходу я пыталась делиться с ней тем, что сохранила моя голова из небогатого шабатнего опыта. Типа что во время кидуша стоят, на благословения отвечают «аминь», а после мытья рук молчат, пока не поедят хлеба. Но сестра меня, похоже, вовсе не слушала.
Лавки и магазины вокруг нас закрывались. Со всех сторон на тротуары выплескивалась вода после торопливой уборки, растекаясь мутными, грязными потоками по улице. Религиозные спешили на молитву. Дети, у которых уроки по случаю субботы кончились раньше, рассекали повсюду на велосипедах, требуя немедленно уступить им дорогу.
С рынка Махане Иегуда доносилась музыка: уд, скрипка, несколько расстроенных гитар. Молодежь весело отплясывала под все это меж пустых прилавков.
Каждый переулок, мимо которого мы шли, словно представлял собой отдельный мирок.
В одном приближающейся субботой и не пахло. Там работали кафе, люди, сидя за расставленными на улице столиками, уткнулись в гаджеты или болтали между собой, дожидаясь, когда им принесут заказ.
В другом празднично одетые дети радостно тузили друг друга, визжа и катаясь по земле, пользуясь тем, что мамы лихорадочно заканчивают последние приготовления к субботе и им некогда даже выглянуть в окно.
В третьем компания хиппи уютно расположилась на газоне. Сгруппировавшись вокруг кальяна, они по очереди расслабленно выдыхали в небо клубочки ароматного дыма. У этих, похоже, суббота была всегда.
В подъезд мы вошли одновременно с завыванием сирены, возвещающей начало шабата. Спускаясь на минус первый этаж, я на секунду задержалась у зеркала, криво висевшего в лестничном пролете, придирчиво оглядывая себя и Тёму – не растрепались ли мы в дороге, не насажали ли на новые платья пятен? Вроде мы обе выглядели неплохо. Я даже, кажется, еще похудела. Хотя, знаете, бывают зеркала, которые вам льстят – то ли свет на них падает удачно, то ли патиною покрыты. А есть другие, в которых любой недостаток, наоборот, сразу бросается в глаза – морщинка, пятнышко, прыщик. Не говоря уж о целлюлите.
Тёму же некоторые зеркала вообще принципиально не отражали. Или отражали частично – как смутный силуэт или облачко тумана.
* * *
– Да ты совсем гроссе мейделе (большая девочка. – Идиш)! – воскликнула ребецин, сердечно обнимая Тёму в дверях. Подобно мужу, она была тоже непонятного возраста: не то семьдесят, не то пятьдесят. К тому же парик сбивал с толку – блестящее каштановое каре никак не вязалось с лицом, морщинистым, как печеное яблочко, зато прекрасно гармонировало с большими глазами цвета крепкого чая. – Шабат шалом, – сказала она. – Я Геня. А вы Соня, верно? Муж прекрасно вас описал, я бы вас узнала на улице.
В коридор выбежали дети, человек десять, разного возраста. Они с ходу набросились на Тёму, окружили ее, затормошили, куда-то потащили за собой. Геня с улыбкой наблюдала за ними.
– Внуки? – спросила я.
– В основном правнуки. И есть парочка прапра, – ребецин гордо улыбнулась.
– Не может быть!
– Почему не может? В наше время замуж выходили рано, а жизнь оказалась довольно долгой.
– Нет, просто я хотела сказать – вы так молодо выглядите!
– Спасибо. – Я почему-то ожидала, что Геня в ответ назовет свой возраст. Вместо этого она лишь загадочно улыбнулась и пригласила меня в салон. Там на диванах и стульях сидели, оживленно беседуя между собой, женщины, беременные или с младенцами. Кто-то плакал, кого-то спешно переодевали, кого-то кормили грудью. Разговор и крутился в основном вокруг кормлений, беременностей и родов.
Мне стало скучно. Стол был уже накрыт, но за него не садились. Ждали, когда мужчины вернутся из синагоги.
Из-за париков мне по-прежнему трудно было сориентироваться, кому сколько лет. К примеру, оборачивается к тебе такое, с кудрями. Ожидаешь увидеть молоденькое личико, а на тебя смотрит высохшая карга с пергаментной кожей и торчащими вперед желтыми зубами. Или наоборот: на голове воронье гнездо, купленное на распродаже, выстиранное дома с мылом и расчесанное кое-как, а из-под него смотрят ясные глаза девчонки одних лет со мной.
Между прочим, профессиональная укладка париков – удовольствие не дешевое. Настоящее искусство, имена лучших мастериц передаются из уст в уста. Этому учат на специальных курсах. Про курсы эти мне все уши прожужжала девица одна из ульпана. Дескать, можно на них устроиться за счет министерства абсорбции, по программе для репатриантов. И если несколько человек сразу попросит именно эти курсы, то нас всех на них непременно зачислят, что можно считать огромной, невероятной удачей! Потому что специальность хорошая, деньги платят нормальные, а главное, с живыми людьми общаться почти не надо. Не сравнить с работой обычного парикмахера! У себя в Кустанае девица раньше работала парикмахером, и, похоже, живые клиенты ей изрядно поднадоели.
Вернулась Геня и представила меня всем:
– Это Соня, дочь покойного Майзелиша. Недавно сделала алию (репатриировалась).
Все заулыбались, как всегда при виде олим хадашим, и стали задавать вопросы: откуда я, кем была в прошлой жизни, чем собираюсь заняться здесь, замужем ли я и есть ли у меня дети. К удивлению моему, многие женщины прекрасно говорили по-русски.
Но несмотря на русский и приветливые улыбки, я чувствовала себя чужой. Букашкой под микроскопом. Отвечала уклончиво: по специальности педагог, диплом подтвердила, чем буду заниматься, пока не знаю. Разведена, детей…
В этот момент ребячья ватага с воплем ворвалась в салон:
– Смотрите, смотрите! Тёма может прыгнуть через стул!
– Подумаешь, стул! Я даже через стол могу!
Я сделала страшные глаза, но было уже поздно. Взмахнув руками, Тёма легко перелетела через заставленный едой и напитками стол, умудрившись ничего на нем не задеть. Лишь краем платья по салату плеснула. Я выругалась про себя. Забыла ее предупредить, чтоб не вздумала здесь показывать свои фокусы. Но кто ж знал-то?! Я просила ее весь вечер быть хорошей девочкой. Она дома редко летает, места-то у нас мало. А здесь, видимо, решила блеснуть.
Дети испустили восторженное «ах!».
На лицах женщин появилось болезненно-напряженное выражение. Наверняка многие из них припомнили слухи, ходившие в свое время о Тёме. Не могло ж слухов не быть, религиозная община ведь замкнутый мир, всех развлечений – свадьбы, похороны да обрезания.
Разговор, едва начавшись, заглох. К счастью, возвратились мужчины и внимание окружающих перешло к более насущным вещам.
Начали рассаживаться, женщины по одну сторону стола, мужчины по другую. Возникла проблема лишних тарелок с одной стороны и недостающих стаканов с другой. К тому времени, как с этим разобрались, и настало время кидуша. Тёмина выходка была, казалось, всеми забыта.
